Литературный форум - поэзия, проза, литературная критика, литературоведение, аудиокниги.

Цитата:

Сообщение от Grig (Сообщение 41040)

http://s51.radikal.ru/i132/1004/dc/507aa11727f3.jpg

«Раскинулось море широко…»

Маленький баркас - толкач «Заизбальник» натужно, но упорно продвигал загруженную выше ватерлинии баржу вверх по течению. «Погоды стояли теплые», злые утренние комары еще не угомонились, и тонкое их жужжание мешало механику Гой-Миссару сосредоточиться и точно попасть рукой внутрь трехлитровой банки с солеными огурцами. В конце концов, наклонив к себе банку, он сложил ладонь «рукой акушера» и выудил со дна симпатично-хрусткий рябой малосольный огурчик.
Запихнув огурец целиком в рот, Гой-Миссар, яростно прожовывая, одновременно заговорил:
- Слушай, Гафон-Ага, ты бы хоть посмотрел разок куда рулишь. Тут вроде «банки» начинаются…
Гафон-Ага, рулевой, узкоглазый лысый человечек в русской косоворотке, сладко потянулся и медленно, лениво повернулся взглянуть на курс. Гладь реки, прямо-таки стрелой устремлявшейся перед ним за горизонт, блестнули и заискрилась в лучах восходящего солнца мелкой рябью волн.
- Нечего тут смотреть… «Вода, кругом вода» , - замурлыкал Ага неожиданно высоким, надтреснутым голосом.
- Ага, ты хоть помнишь, что мы вчера по пьяни творили? – выдохнул, с трудом проглотив остаток огурца, Гой-Миссар.
- А чего там помнить-то? Это ты нажрался в дрезину, а я-то не пью. И не курю! – прервал руладу Ага-Гафон. – Помню, конечно. Мы с тобой на баржу лазили.
- На ка-а-кую ба-а-р-жу? – блеющим голосом, недоверчиво переспросил Гой-Миеесар, - там же заключенные, их охраняют.
- Кто охра-а-аняет? – передразнил его блеюще Ага, - Тверяк с Медведем вусмерть перепились и ушли по бабам в село.
- И чо мы там делали? – покосился на старика недоверчиво Гой-Миссар.
- Чо – чо… Зэчек шшупали, вот что. – Ага хитро покосился на собеседника. – Я им носы, черепа и размеры лифчиков измерял, всё «соплеменниц» переписывал. Пригодится на будущее.
А ты, лентяй, только за причинные места их трогал. Кстати, мужиков тоже… Орал: «обрезан – не обрезан?» Будто визуально не видно. - ехидно заметил рулевой.
Механик Гой-Миссар покрутил из стороны в сторону своим похожим на щеголий носом и жадно припал ртом к банке с рассолом…
- Головка бо-бо… Надо меньше пи… - фразу Ага закончить не успел и истории осталось только гадать, что имел ввиду старичок в русской косоворотке – то ли «пить», то ли «3.14здить».
Раздался скрежет, треск, грохот, и ржавая тютремная баржа, а за ней и сам баркас Заизбальник»
плотно сели на мель.
Край банки с огурцами больно ударил Гой-Миссара по зубам, и изо рта тонкой струйкой покатилась на палубу «ижица».
Гафон же Ага всем телом опрокинулся на спину и, ударившись затылком о стоявшее в углу помойное ведро, потерял сознание.
Выглянув из рубки «Заизбальника» вмиг протрезвевший механик с щегольим носом понял всё.
Баркас и тюремная баржа, как шерочка с машерочкой, уткнувшись друг в друга, сидели на мели.
Из зарешеченных иллюминаторов раздавались стоны и крики заключенных: «Помогите».
Гой-Миссар зачем-то схватил подвернувшуюся под руку откуда-то совковую лопату, спрыгнул с борта «Заизбальника» и, оказавшись по колено в воде, начал пробовать подсунуть черенок лопаты под днище баркаса.
- Щас мы, рычажком его, рычажком, я так сортир на даче двигал, - приговаривал он, утирая пот со лба и из последних сил налегая на деревянную ручку. Черенок лопаты, не выдержав, переломился, хрустнув, и, выпрыгнув из воды, будто грабли, на которые наступили, стукнул недотепу по лбу.
На палубе показался держащийся за затылок Гафон Ага… Крови на его голове видно не было – череп старика был крепок и не раз выдерживал и не такое. Пару раз выстоял, даже получив дюжину ударов чугунной сковородой.
- Кончай спектакль, механик, - раздался с баржи гортанный голос татарина – начальника конвоя, - выходи строиться.
Хлебнув от души забортной, с мелкой зеленой ряской, воды, Гой-Миссар грустно посмотрел на заросшие ивой берега красивой речки и, отжавшись с трудом на мосластых руках, поднялся на борт баржи. Туда же, перекинув сходню, взошел и рулевой – Гафон Ага.
Стоя перед строем охранников, жалкие, побитые можно сказать собою самими, не вполне понимающие что произошло любители поиздеваться над заключенными, они представляли из себя убогое зрелище.
Рыже-лысый старик в русской косоворотке и отвисшими седыми усами сквозь щелочки слезящихся глаз пытался сосредоточиться на татарине – начальнике конвоя.
Прогонистый, худой, с пичим носом механик в мокрой одежде, пошатываясь как на волнах на крепко сидящей на мели палубе, отирал с носа грозившую вот-вот оторваться каплю и плакал.
Кто-то из ряда стоящих совсем рядом конвойных прошептал: «Их бы к доктору надо. У обоих, видимо, сотрясение мозга».
Другой также шепотом отвечал: «Не нужен им доктор. Им 9 граммов лекарством будет. Тройка уже закончила заседание».
До слуха «мореплавателей» как сквозь пелену доносился гортанный голос татарина – начальника конвоя:
- По законам военного времени … приговором Особой тройки… расстрелять на месте.
Подписи: Тверяк, Медведь, Лемке»
Конвойные вскинули автоматы…
Гафон-Ага закрыл глаза. Усы его еще больше отвисли. Он шептал что-то, но не молитву. Можно было расслышать лишь о каких-то «соплеменниках»…
Раздались автоматные очереди. Гой-Миссар узрел на миг ослепительный свет и… упал на палубу. Сердце его больше не билось.
В назидание остальным два трупа до следующего утра провалялись на юте тюремной баржи.
Еще до рассвета, под назойливый зуд комаров, к барже причалила лодка, с которой сгрузили два ржавых колосника. Привезший их колхозник привязал каждому из убиенных по тяжеленной болванке к ногам и сбросил трупы за борт.
***
Дачный сезон начался. Женщина в полосатом купальнике нежилась на желтом песке пляжа самой красивой речки в мире, даже не подозревая, что метрах в 10 от нее медленно, один за другим, перекатываются по дну, влекомые подводным течением, Гой-Миссар и Гафон-Ага.
А трудяга «Заизбальник», рулимый Тверяком и Медведем, по-прежнему натужно толкал вверх по течению ржавую тюремную баржу.

КОНЕЦ

Раскинулось море широко
Музыка: А. Гурилев Слова: Н.Ф. Щербина

Раскинулось море широко,
И волны бушуют вдали.
Товарищ, мы едем далеко,
Подальше от нашей земли.

Не слышно на палубе песен,
И Красное Море шумит,
А берег и мрачен и тесен,
Как вспомнишь, так сердце болит.

На баке уж восемь пробило,
Товарища надо сменить.
По трапу едва он спустился,
Механик кричит: "Шевелись!"

Товарищ, я вахты не в силах стоять -
Сказал кочегар кочегару,
Огни в моих топках совсем не горят,
В котлах не сдержать мне уж пару.

Пойди заяви ты, что я заболел
И вахту не кончив бросаю,
Весь потом истек, от жары изнемог,
Работать нет сил - умираю.

Товарищ ушел... Он лопату схватил,
Собравши последние силы,
Дверь топки привычным толчком отворил
И пламя его озарило:

Лицо его, плечи, открытую грудь,
И пот, с них струившийся градом.
О, если бы мог кто туда заглянуть,
Назвал кочегарку бы адом!

Котлы паровые зловеще шумят,
От силы паров содрогаясь.
Как тысячи змей те пары же шипят,
Из труб кое-где прорываясь.

А он, изгибаясь пред жарким огнем,
Лопатой бросал ловко уголь.
Внизу было мрачно - луч солнца и днем
Не может проникнуть в тот угол.

Нет ветра сегодня, нет мочи стоять,
Согрелась вода, душно, жарко.
Термометр понялся аж на сорок пять,
Без воздуха вся кочегарка.

Окончив кидать, он напился воды,
Воды опресненной, нечистой.
С лица его падал пот, сажи следы,
Услышал он речь машиниста:

Ты вахты не кончил - не смеешь бросать,
Механик тобой недоволен,
Ты к доктору должен пойти и сказать -
Лекарство он даст, если болен.

За поручни слабо хватаясь рукой
По трапу он вверх подымался,
Идти за лекарством в приемный покой
Не мог, от жары задыхался.

На палубу вышел, сознанья уж нет,
В глазах его все помутилось,
Увидел на миг ослепительный свет,
Упал - сердце больше не билось.

К нему подбежали с холодной водой,
Стараясь привесть его в чувство.
Но доктор сказал, покачав головой:
Бессильно здесь наше искусство.

Всю ночь в лазарете покойный лежал,
В костюме матроса одетый.
В руках восковую свечу он держал,
Воск таял, жарою нагретый.

Проститься с товарищем утром пришли
Матросы, друзья кочегара
Последний подарок ему поднесли,
Колосник обгорелый и ржавый

К ногам прявязали ему колосник
И койкою труп обернули
Пришел корабельный священник-старик
И слезы у многих блеснули...

Был тих, неподвижен в тот миг океан,
Как зеркало воды блестели.
Явилось начальство, пришел капитан,
И "Вечную память" пропели.

Доску приподняли дрожащей рукой,
И в саване тело скользнуло.
В пучине глубокой безвестной морской
Навеки, плеснув, утонуло.

Напрасно старушка ждет сына домой,
Ей скажут - она зарыдает,
А волны бегут от винта за кормой
И след их вдали пропадает...

1900

История песни

Судьба этой старинной русской песни "Раскинулось море широко..." (до революции "Кочегар") давно стала поводом для легенд.

Наиболее распространенная из них приписывает авторство слов Ф.С. Предтече - матросу коммерческого парохода "Одесса", сочинившего ее во время рейса весной 1906 года Херсон-Дели под впечатлением трагической гибели своего земляка, молодого кочегара В. Гончаренко.

Другая версия - фольклористы В.Ю. Купрянская и С.Н. Минц в своей книге "Материалы по истории песни ВОВ" (М., 1953) ссылаются на фрагменты письма Х.Д. Зубаревой-Орлинченко из Балаклавы от 30 июля 1948 года в адрес Всесоюзного радио, что слова и музыку песни "Кочегар" сочинил ее брат, участник русско-японской войны Г. Зубарев еще в 1900 году.
На самом деле автором литературного первоисточника является известный в 60-е годы XIX века поэт Н.Ф. Щербина (1821-1869), о чем сообщил музыковед Е.В. Гиппиус, отыскавший рукопись и публикацию стихотворения Щербины "Моряк" в украинском литературном альманахе "Молодик" (СПб., 1844).