|
Яков Есепкин На смерть Цины
Яков Есепкин
На смерть Цины Пятьдесят первый опус Сколь весною урочно письмо, Аонид лишь брильянтами тешат, Вейтесь, звезды, Асии трюмо Нас явит и Цианы опешат. Хоть архангелы помнят ли сех Златоустов, терницы вознимем – Соглядайте еще в небесех Вишни, агнцев, мы золото имем. Вакх нестойкий астрал оцветил, Где порхали блеющие Евны, Их туда ль и со ядом впустил Падший ангел успенной царевны. Шестьдесят шестой опус Будет майский ли сад под луной Во холодной опале томиться, У Гиад воспируем весной, Аще некуда боле стремиться. Скоро вишни блаженный туман Перельют в золотые рубины, Стоил истин высокий обман, Златоуст – диодем из рябины. Выйдет Фрида младенцев искать, Лишь увидит пустые камеи, И начнут гости ядов алкать За столами, где веются змеи. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Девяносто четвертый опус Стол нисана – виющийся хлеб, Что и днесь тосковать о небесном, Вишни в амфоры бросим, а Феб Нас оплачет на пире одесном. Калипсо, под звездами, смотри, Тьмой надушена Фрида, камеи Тяжелы от шелков, ах, замри И умри, пусть целуются змеи. Ни печати, ни светочей мглы Здесь уже не увидят сервенты, Где полны были емин столы, Вьются тусклых чернил диаменты. Сто третий опус Ядом трюфели чинит Эдель, Сейна вишням советует мрачность, Полон стол,, меж араками эль Юн манит, изливая призрачность. Яств стольницы весомей чернил, А иными всепишутся цинки, Днесь ли в Мемфисе пир оценил Сонм теней и волховствуют инки. Милый друг, обиет зеркала Диаментная чернь и хватятся Небовержцев, мы темень стола Озолотим – пусть вершники чтятся. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Двадцать седьмой опус Броши алые мертвым идут, Ароматы цветочные внемлем И уснем, сколь инфантов не ждут Серафимы и шелк сей отъемлем. Пей, август, молодое вино, Цесаревичей балуй успенных, Лики пудрой бели ж: и темно В мрачных обсидах камор склепенных. Кровь щадит перманент золотой, А сразим финикийские ады, Всяк меловый великосвятой Вкусит хлеб и нощей винограды. Тридцать восьмой опус Тусклым серебром хлеб увиют, Маком сдобрят вино сеннаарским, Воскресят нас тогда и убьют В устрашение отрокам царским. Ибо звездные тени страшат Ядокровных иудиц армады, Мы явимся туда, где вершат Бесфамильные судьбы Гиады. Воскричим ли из кущей весной, Свечи кровью совьем золотою, Кто услышит – и будет иной Бледный отрок со нитью витою. |
Соединив сердца витою парой,
Замкнув совитое на автомат грядущего, Движеньем пальца, снявшего нагар, С сердечной мышцы вниз уроним сущее! Распятым некоротким замыканием Нет дела до переполненья ёмкости - Там ян вздыхает пьяно: почему не я? Там инь лишается своей последней жёсткости. Дыши, дыши, о сопричастный косного, Бездумного и бархатно молчащего! Идёт стоглазая, желанная, безносая, Идёт твоё единственно творящая! Что морщишься, венец носящий в праздники? Твои желания - медово по предсердию! Они перед тобою - лазы, лазики - Давай же, разбуди своё усердие! Застынь в них вечности пластмассой, биотопливом, Дрожи желеобразно плотью розовой! И внутрь себя смотри стальными соплами, Мозг развлекая чёрными занозами! Дымясь в приямке лужей с испареньями, Забудь движение, пересекись разломами! По венам времени теперь твоё течение Прикроют ловко мастерства дипломами… (На смерть электрика Иванова, 1047 опус) |
Яков Еcепкин
На смерть Цины Сороковой опус Весел август иль нощь золота, Иль отравные яства из вишен Тусклоядных жжет каддиш, места Очаруют сие, кто возвышен. Белокровные донны к столам Подают всеалмазные вина, Бал великий грядет, зеркалам Не глава же страшна – горловина. Их овалам парчовым и мы Воздадим хоть неполною мерой: Пара статуй в музее Чумы, Соклоненных над мертвой химерой. Сорок первый опус Наши розы в капрейской сени, Август их окаймит ли виньетой, Фриды алое носят, взгляни, Где сливаются бродники с Летой. Мертвый воздух смычок и не рвет, Что резвятся в аллеях Зефиры, Из аркадий сих Парка зовет, Цветью красною жалуя клиры. Лишь серебро сквозь хлеб преломим И покинем Вифанию летом, Мало звезд в ней еще и томим Всякий странник алеющим цветом. |
Лежать в переплетении конструкций,
Согнувшихся в изнеможении к небу, Сквозь боль ласкать ребром холодный штуцер И понимать, что заслужил плацебо… Под веками удерживать дрожание От перекладки всех пластин форсажа, А где-то в точке невозврата обожание И схлопывание всех вселенных даже! О, зной горячечный, как благо, как услуга! Обрывками последних слов и нервов, В жгуты сплетённых так недавно туго - Ты где-то очень высоко напевом, Вернее музыкой незамутнённой сферы, Внутри которой хочется остаться, По ней расплющилось оно, твоё инферно! Но всё закрыто – шлюзы и транзакции, И только свет холодный, белый, искренний, Сворачиваясь в кольца возле темени С тобой пульсирующими нитями, В ночь уходящего с сознаньем имени… (На смерть электрика Иванова, опус 1255) |
(Ненумерованный опус чиста безо всякого повода)
Леностью увиты небеса, Опием анис о длани каплет, Там, в Нияде, упияя Сахо, Жимолости соль клеится паклей. Но не вдыхнет в сих сия суя, Сии окончательно окстились. Зиждет в упиении Нияда, Осеняя упиением милость. Отрекни окаянность в байдах! Истекай, пусть будет он возалкан! У японоэзии всегда И везде найдутся Тэус с Дралком |
Сила Берсеркеров тем обретется,
Если пред лордами Севера низко Выя согнётся. И смрад василиска Дралка и Тэуса век не коснется. Слава героям Вуру и Краксу, Тешащим в бозе почившее ЭГО! Мертвое море взъерошенной кляксой Алкает зелени сладких побегов... (На отъезд Дралка, опус 618) |
Полноте, в бозе все Эги почили,
Только сосать Бересекера вымя. Еле Ахела в Гияду всташили, Чесна, клянуся династией Цинь. Слава, канешна, героям Химеды, Только отринуты вый и копыта. А у Нияды-то соплы откедова? Где этот штуцер холодный зарыт? (на неожиданное появление Нияды в 37-м упсе) |
Харальд - потомок тринадцатый он Исграмора,
Завоеватель Скайрима, король несомненно! Север ожил Тамриэля, заполнится скоро Новым народом. А Башни высокие стены Белого Золота статус нашли государства, Будет великим, что в сердце Киродиила! Прочь Алинор! Прекратились народа мытарства И возродилась, и слава былая, и сила!.. Что до Ахела, так он окончательно крейзи - В целой Химеде не сыщешь причудливей Эга. Ноют у бедной Гияды рисунки пореза. Мёртвое море все также алкает побега... (на недопонимание Тэуса, опус 419) |
Смыслы слились воедино и слились,
Вместо извилин - рисунки пореза Как они быстро так все расплодились? Тщетююсь поняить мозга протезом. Алкает смерти, гляжу, Ниагара Да будет море немного убито. Хватит сегодня на пальцах нагара Пусть хоть немного Нияда поспит |
Слиток из смыслов свинца тяжелее,
Ртути живее и золота мягче. Линии, видишь, порезов алеют? - Каждый лелеет их, каждый их прячет. Но вырываясь потоками мути Кастингом вечно грозит Ниагара! Где эта кукла наследника Тутти? - Ждут у печи, утомясь сталевары... Соединяясь, сливаясь, сплетаясь Смысл и бессмыслица плавятся корчась, Он её нежно к себе прижимает, Жадно желая густых многоточий. А у неё под слоями металла Плещется, бьётся горячее нечто! То что их некогда соединяло Тоже закончится в пламени печи... ("Последний день Помпеи", опус 101) |
|
Яков Есепкин
На смерть Цины Шестьдесят восьмой опус Золотыя лилеи сорвем, Людовику венечия милы, Аще исстари мы не живем, Пусть резвятся младые Камилы. И кого победили, смотри ж, Ли несет финикийские воды, Тир ли пал, содрогнулся Париж, Ловят тигров барочные своды. Гипсы вырвут из темных аллей, Вновь начинье исцветим пустое, Чтоб, мрачнея, тризнить веселей, Как становится желтым златое. Шестьдесят девятый опус Новолетие, роз голубых Ангелки мирротечной смолою Истеклись, где и мы со рябых Ват следим за душистой юлою. Ель чудесная, помни о сех Бледных мытарях ночи портальной, Звезды с мелом горят на власех, Яд в безе и во басме хрустальной. Воск ликующих свеч ангелы Подсластили, трепещет и вьется Мрак шаров и червные столы Яств гадают, кто первым убьется. |
Цитата:
Ну, конечно в ком больше безе! Ну, и те чьи волосья все в басме! Совершенно не хватит газет, Истечённое мирро чтоб в массе Ликвидировать, после замыть И засыпать толченным все мелом! Ангелки, что ещё подсластить Вон, сговариваются между делом! Вот заразы! - все в перьях, юлят И душистые..томно трепесчут! Ночь портальная, в мёд тебе яд И шары, что из мрака навстречу! |
Цитата:
Ложка блещет серебряной каплей, Лист берёзы лежит на корме, Золотая корона на цапле. Мир хрустален, прокрустов резец, В нём достало и дряни, и лени. Я надену порты, наконец, И протру, издырявлю колени. Что же это,- прохладны дожди. Или это полночные слёзы? Ты меня у перил подожди, Где привязаны белые козы. |
Нож для устриц с кольчужной перчаткой,
Хруст салфеток, фондю, фуа-гра... Как таинственно, остро и сладко Это вечное действо - игра! Кто - гурман, кто - охотник, кто словом, Как жонглёр - булавами... а тот Выбрал маску священной коровы, Но на дойку покорно идёт. Этот в чувственность прячет ухмылку, Та - её принимает всерьёз, Отвечая влюблённо и пылко (Только жалко привязанных коз). У Прокрустова ложа изъянец - Жестковато, но это пустяк! Жизнь смывает изысканный глянец и бросает под ноги пятак Только сорваны маски, и цапли Разлетаются - где их венец? Серебром вниз срываются капли, Всё закончено, сказке - конец!.. |
Для гурмана – омары, а слесарю
соответственно – наоборот. (Утешает лишь только, что кесаря ждут довольно тяжёлые роды) Цапля клювом по хрусталю Водит как по стеклу пенопластом, этот плюнул, тот гелий - тот плюмбум этот шариком вверх, тот - балласт. Для коровы священной есть бык, Козы пусть достаются козлам. Жестковато? Что делать – привыкли Все к дурацкому этому слалому. Хоть ломаются часто с прохрустом В поворотах прокрустовы лыжи, Разлетаются в щепки, и грустно и тоскливо... Но главное - выжили:pr: |
Яков Есепкин
На смерть Цины Пятьдесят седьмой опус Виждь Уранию в темных шелках, У валькирий балы небозвездны, Твердь горит и в ея потолках Ярус к ярусу плавятся бездны. Много кипени белой вверху, Много бледной на хорах отравы, Пламенна источают круху, Птицы райские млечно-кровавы. Свечи золотом стянет Гефест, Вспомним злато сие пред целиной, И четверга пылающий крест Выжжет сумерки белою глиной. Семьдесят четвертый опус Тени роз небовольных пиют Августовское терпкое брашно, Ах, зелени еще вопиют, Умирать подо желтью всестрашно. Лей, Урания, вина свое, Благомервых ли ветхие сени Тленом чествуют, вижди остье: Се горят наши звездные тени. Хоть и слезы кровавые мглы Иззлатят на пустых колесницах, Воском выбьются алым столы – Всех нас ангели узрят в червницах. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Восемьдесят первый опус Нет парчи – содомитский атлас Застилайте на жалкие гробы, Кто и слышал сиреневый глас, Мертвых ангелов носят утробы. Из Содома в Коринфы свернем, Хоть колонские пиры утешим, На атласах еще мы уснем, Бледный вершник нам явится пешим. Свечки вынесут: нощь востречать, Фрид платками терзать гробовыми, Лишь тогда и начинем кричать Со младенцами вечно живыми. Восемьдесят второй опус Се, розарии днесь всетемны, Тень фиалки взыскует о тени, Аще ждут фаворитов Луны, Бейте черные розы на сени. Что и плакать, нашли по цветам Иудейских успенных царевен, Роскошь клумб не идет к высотам, Ядъ и миро торгуют из Плевен. Так в эфире цвета не горят, Мертвым девам бледнеть ли, сех зряши, Им аромы нещадно дарят Парфюмерные тусклые чаши. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Восемьдесят третий опус Ночь тиха, всеблагая Звезда Восточает иглицы сувои, Ах, попались и мы в невода Вифлеемской таинственной хвои. Картонажные свечки белы, Тесьмой пламенной щуки свитые, Презлатятся русалок юлы И макушки тлеют золотые. Шелк течет ли, атрамент свечной, Денно ль Золушки бьются под мелью, Виждь еще: сколь вертеп расписной Пуст и темен за плачущей елью. Восемьдесят пятый опус Ель всекрасная, слава твоем Изумрудам и бархатным свечкам, Спит юдоль, надарил Вифлеем Ярких шишек сребристым овечкам. Темной хвои серебро, веди Нас в погибель, иных персонажей И не видно с одесной тверди, А тлеется лишь мел картонажей. Всё таили румяна и яд, Берегли мелованные тесьмы, Негой белых увили наяд Мглу шаров – со гирляндами, здесь мы. |
Цитата:
На глиняных ногах былой кумир Уж покачнулся - пьедестал трещит!.. Не мирроточит нежностью в нощи, Всё больше пучит благостной гордыней... Под солнцем зреют золотые дыни, Ждут часа своего и пахнут мёдом... И прутся напрямик, не зная брода Простые, неучёные коты, Оставив цепь... Не ищут красоты И смысла в миражах давно, И пролито безжалостно вино На землю, под ноги. А завтра снова сны И поиски святого вдохновения... Одних строжит земное притяжение, Других не отпускает свет Луны... |
ЯКОВ ЕСЕПКИН
НА СМЕРТЬ ЦИНЫ Восемнадцатый опус За владыками звезды летят В погреба и хладные обсиды, Злые грации юношей чтят Иль кошмарные, ветхие Иды. Темной кровию дыши, сирень, Огнебледные высь колоншпили, У чумных изваяний мигрень, С иудиц ли их нощно лепили. Яко полночь и счастливо пьют, Над столами клонясь меловыми, Сукровицу по гипсам биют, Меж нимфетками прячась живыми. Двадцать шестой опус В мае разве убитых встречать Меж сиреневой пыли и славок, Белошвейки ли станут кричать – Им наколем алмазных булавок. Бриллианты сверкают на дне Тусклых амфор с вином из Женевы, Над шкатулками чахнут одне Утопленные белые Евы. Ах, слетятся камены трубить О бессмертье, о маке и хлебах, И уже не дадут погубить Ангелки нас во розовых небах. |
Цитата:
Век горизонта не коснулся день, Рассвет не оживил дыхания - Сон отступил уже. Тоска. Мигрень. И вновь чумные изваяния И колоншпили бытия обсидом, Припёршись хладною толпой, К ногам сложили, как хлебы, обиды... А ты лежишь с больною головой И чувствуешь алмазные булавки, Что белошвейки утоплённых Ев Тебе втыкают словно томагавки... Вина бы из каких-нибудь Женев, Из тусулых амфор! Сукровицей алой По гибсу горла что-бы побежало, Согрело, и в предверии ветхих Ид Развлёк какойнить ангел, паразит!... |
Яков Есепкин
На смерть Цины Двести восемьдесят девятый опус Капителей ночной алавастр Шелки ветхие нимф упьяняют, Анфиладами вспоенных астр Тени девичьи ль сны осеняют. Над Петрополем ростры темны И тисненья созвездные тлятся, Виноградов каких взнесены Грозди к сводам, чьи арки белятся. Померанцы, Овидий, следи, Их небесные выжгут кармины, И прельются из талой тверди На чела танцовщиц бальзамины. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Двести девяносто третий опус Грасс не вспомнит, Версаль не почтит, Хрисеида в алмазах нелепа, Эльф ли темный за нами летит, Ангел бездны со адского склепа. Но легки огневые шелка, Всё лиются бордосские вина, И валькирий юдоль высока, Станет дщерям хмельным кринолина. Лишь картонные эти пиры Фьезоланские нимфы оставят, Лак стечет с золотой мишуры, Аще Иды во хвое лукавят. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Двести девяносто шестой опус Всех и выбили нощных певцов, Сумасшедшие Музы рыдают, Ангелочки без тонких венцов Царств Парфянских шелка соглядают. Хорошо днесь каменам пустым Бранденбургской ореховой рощи Бить червницы и теням витым Слать атрамент во сень Людогощи. Веселитесь, Цилии, одно, Те демоны влеклись не за вами, Серебристое пейте ж вино, Украшенное мертвыми львами. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Триста первый опус Над коньячною яшмой парят Мускус тонкий, мускатная пена, Златовласые тени горят, Блага милостью к нам Прозерпена. Винных ягод сюда, трюфелей, Новогодия алчут стольницы, Дев румяней еще, всебелей И не ведали мира столицы. Мариинка, Тольони сие Разве духи, шелковные ёры, Их пуанты влекут остие, Где златятся лишь кровью суфлеры. |
Наконец-то взошла тишина,
Плащаницей укрытая ночи. Освещает подмостки Луна И певцов тех подбитые очи Фонарями - то сторож Адам Леонидович, гнЕвлив и резок Возопил, слыша в песнях диезы: Ах фальшивить? Ну я аз воздам! Мёртвый лев на опасен? Увы, Это правда... вино серебрится, Чем украшено, лишь у совы Это можно узнать, ей не спится. Над коньячною рюмкою свет Золотой, трюфеля в шоколаде... Нежнокудрых в комплект бы, да нет... И уже непонятно, а надо ли?... Прозерпины пример всеблагой - Я даю тебе зёрна граната, На две трети во всем виновата, Так позволь быть невинной в одной? Треть ведь мне? - раз положено, выдай! Наступаю на шкуру - отдай! Но молчит мой распластанный рай - На пуантах декабрьские Иды... |
Яков Есепкин
На смерть Цины Триста девятнадцатый опус Столы нищенских яств о свечах Тени патеров манят, елеем Днесь и мы эту благость в очах, Ныне тлейся, беззвездный Вифлеем. Яства белые, тонкая снедь, Пудра сахаров, нежные вина, Преложилась земная комедь, Ас Лаурою плачет Мальвина. Дщери милые ель осветят, Выбиются гирлянды золотой, И на ангельских небах почтят Бойных отроцев млечною слотой. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Триста двадцать второй опус Вновь горят золотые шары, Нежно хвоя свечная темнится, Гномы резвые тлят мишуры И червицей серебро тиснится. Алигъери, тебя ль я взерцал: Надломленный каменами профиль, Тень от ели, овалы зерцал, Беатриче с тобой и Теофиль. Ах, останьтесь, останьтесь, хотя Вы ночными гостями в трапезных – Преследить, как, юродно блестя, Лезут Иты со хвой необрезных. |
Яков Есепкин
На смерть Цины Триста тридцать восьмой опус Вдоль сугробов меловых гулять И пойдем коробейной гурмою, Станут ангелы чад исцелять – Всяк охвалится нищей сумою. Щедро лей, Брисеида, вино, Что успенных царей сторониться, Шелки белые тушит рядно, Иль с демонами будем цениться. Золотое начинье тисня Голубою сакраментной пудрой, Яд мешая ль, узнаешь меня По венечной главе небокудрой. |
Он яд мешал, к стене меня тесня,
И присыпая чашу синей пудрой, Под нос совал, но мне, небеснокудрой, Такой глинистоногий был до пня! Колено резко выбросив вперёд, Блестя юродно жёлтыми глазами, Смотрела я спокойно, как слезами Взгляд наполнялся и кривился рот Его. Да, чаду было много! Но с нищими сумами ангелки Завязывали вопли в узелки И обозначенную для меня дорогу Им, преклонённым, белым, как рядно, Чуть отклоняли. Яд лиловой лужей У ног моих свернулся. Всё равно Мы оба понимали, что не нужно Нам золотых шаров, свечной хвои, И мишуры полночное томление. Его внезапное коленопреклонение, Овал зерцал, в бокале блеск аи... Метель сметала с меловых сугробов Царей успенных профиль, в гневе он - Серебрянный мой тискал медальон, Но что в последний раз мы знали оба... |
Страдать хернёй, забыв про этот свет,
Забыв себя, отбросив все сомненья! Такой херни в природе больше нет, Как нет ни одного стихотворенья На ветке этой. Что же за беда Людей сюда за поепенью манит?! Писать херню, ей Богу, нет труда. Равно, как постучать на барабане... Херня хернёй, но высер каждый свой Иной хранит у сердца пуще глазу. Писать херню занятнее порой, Чем на работе разносить заразу. |
Терзает кончик языка раскатистое Р-Р-Р, и с наслаждением рука выводит слово ХЕР))) И раздражение кап-кап, причина на виду - привычка все вокруг марать и подвергать суду!
|
Цитата:
Херострадалица, родная, характер мой мирён и тих. Я редко голос повышаю, но, видя преотвратный стих всегда испытываю жалость и рвотный чувствую позыв. Ужель в Вас вкуса не осталось? Я поняла, уйти в отрыв Вам хочется от повседневной, однообразной маеты, но, право, лучше ежедневно в саду окучивать цветы, чем так страдать хернёй напрасно. И сердцу и уму разброд, а всем сочувствующим ясно, что жизнь Вас больше не ипёт. Вы молвите, что я вульгарна, что раздражаюсь из-за Вас... Нет. Пальцем в небо. Я бездарна писать херню. И сей же час покину тему эту вовсе. А Вы дрочите в ней как встарь. Я загляну, но много после, как скажут:"Ангел, не кошмарь!" |
Цитата:
В прозрачных колбах пустоты и грусти, Не просит, ни прощения, ни сочувствия - Прочь отлетит увядшим лепестком Как только звук замрёт... Но вновь забьётся Ростком под покрывалом снежных снов... Движение - основа всех основ! Всё повторится. Спящая проснётся, С улыбкой взглянет вниз, на серый мрак, На грязь столиц, на суету, на камни... Рука магический начертит знак, И в каждом сердце пропоётся "Amen!" И ангелы роз белых лепестки, Смеясь просыплют в паутину улиц, Чтобы наутро тяжестью прогнулись Деревья и рекламные щиты... Мелькнёт в проёме бледного окна Январский первый день животворящий, Замкнёт врата святая тишина Ключами золотыми настоящего - Всё начинается, как и всегда с "зеро"!.. А в дне вчерашнем (ей не прекословь!) Чугунных баб чугунная любовь Кувалдами вбивает в мозг добро... |
Яков Есепкин
На смерть Цины Триста пятьдесят четвертый опус Амстердама ль пылает свеча, Двор Баварский под сению крова Млечнозвездного тлеет, парча Ныне, присно и ввеки багрова. Книжный абрис взлелеял «Пассаж», Ах, напротив толпятся юнетки, Цель ничто, но каменам форсаж Мил опять, где златые виньетки. Аониды еще пронесут Наши томы по мглам одеонным, Где совидя, как граций пасут, Фрея золотом плачет червонным. |
Цитата:
Шатаясь, равновесие теряя, За гранью балансируя, тортиллы Чугунным панцирем в добро вбивают сваи… Как никогда еще, закончится всё вспять!… Откроет ключ бесстыжим шумом прошлое, Декабрь формалиновый опять В окне застынет ярко, но не пошло. Снежинки черти соберут понуро С ветвей и крыш, отправят снова в небо, А после, гладиолусным пурпуром, Заплачут в сети уличного web-а. Слегка скривившись, та, что бодрячком, Покажет средним пальцем magic «сам ты» На это, в яркой свежести окопов, Мы печенью почувствуем «Avante!» Достаточно, красавица, усни… Гармония – когда зубами к стенке, как только зуд замрёт… но вновь они Ряды реторт, наполненных нетленкой, Сочувствием, прощением, укором И добротой … букет эмоций Песок струится золотой, А, значит скоро, Год начнётся |
Яков Есепкин
На смерть Цины Триста пятьдесят седьмой опус Злобный Мом, веселись и алкай, Цины любят безумную ядность, Арманьяка шабли и токай Стоят днесь, а свечей неоглядность. На исходе письмо и февраль, Кто рейнвейны любил, откликайтесь, Мгла сребрит совиньон, где мистраль Выбил тушь, но грешите и кайтесь. Цина станет в зеркале витом Вместе с Итою пьяной кривляться, Хоть узрите: во пунше златом Как и будем с мелком преявляться. |
| Часовой пояс GMT +3, время: 02:11. |
Powered by vBulletin® Version 3.7.4
Copyright ©2000 - 2024, Jelsoft Enterprises Ltd. Перевод: zCarot