[santehlit]

Харка умолк.
- Ххафф! – поведал ближайший крокодил, закрывая пасть. Тут же обернулся и исчез в воде. Вслед за ним…. Словом, берег быстро опустел.
Песок да трава, камыш да деревья – даже в воде Харка не смог найти камней, высекающих огонь. Но нашёл старое трухлявое дерево - отломил щепу, обломил сучок, из кожаного шнурка и гибкой ветки сделал нехитрое приспособление для вытерания огня. Тёр, тёр – огонь появился. Вслед за струйкой дыма в воздух взмыла первая искра. Вот затрещала сухая ветка, красный с синеватым отливом язычок пламени лизнул приготовленное бревно, и вскоре огонь явился человеку и обезьянам во всём своём великолепии.
Харка сказал:
- Не бойтесь, грейтесь – это огонь.
И приладил на вертёл здоровенную щуку – иногда он себе это позволял.
Обезьяны оживлённо загомонили. Кто-то попятился, кто-то подвинулся ближе и протянул лапы к теплу. Потом по просьбе вожака собирали дрова, и всем досталось по кусочку жаркого. Волна радости и ликования захлестнула стаю. Как они прыгали и скакали, хлопая себя по ляжкам, кричали и рычали, загоняя в дрожь окрестности! Только Харка сидел грустным, смотрел в огонь и вспоминал пещеру.
Наступила ночь. Теперь костёр, как никогда, был сосредоточием всего – серая зола, дрова, а над ними трепещущее пламя. Харка подкидывал в огонь, и пламя, пожирая сухие ветки, вновь и вновь обретало силу. Каждый полёт искр сопровождался дружным обезьяньим «Ух!». Их морды подёргивались в неверном свете, в глубоких глазницах плясали похожие, как близнецы, огоньки. Они с удовольствием пили ноздрями пахучий дым. Шум ночного леса отступил куда-то – остались на всём тёмном свете только огонь и они, улыбающиеся друг другу.
Между Харкой и стаей сложились своеобразные отношения – обезьяны испытывали перед человеком благоговейный страх, они не могли смотреть на него без трепета. Он знал так много, о чём они могли лишь смутно догадываться. Хотя он охватывал их всех своим пониманием и сочувствием, но отчуждённая невозмутимость ощущалась в его поступках, внушая им покорность и изумление. Поэтому они его любили и боялись, отнюдь не страшась, и всегда чувствовали неодолимую потребность потупить перед ним глаза….
Солнце отдельными лучами, пробиваясь сквозь густую листву, попадало на влажную землю, и она парила. Лёгкий ветерок скользил меж ветвей, разнося запах зелени. Где-то пронзительно взлаяла лисица. Чета голубей протяжно ворковала меж собой о том, что пора уже на гнездо – этот выводок встал на крыло. Стискивая в кулаке стрелу, едва не лишившую его жизни, Дип брёл, продираясь сквозь дебри и бормотал словно в бреду:
- Они убили его! Они убили его!
Зат был для него лучшим другом. Теперь его нет – остались только злоба и страх. Страх этот источал запах. Дип видел, что по его следу уже крадутся трусливые гиены - это его страх притягивал их. Никогда в жизни не бывал он ещё так напуган – один, без оружия, в дремучем лесу. Из охотника он превратился в добычу – сломался его суровый дух. Вопросов два – чьи клыки и когда вопьются в него?
Ему было больно, он хромал – стрела угодила в левую ляжку. Рана уже не кровоточила, и только корка чёрнела на коже, как пересохший язык. Стрела теперь была в кулаке и казалась ему дохлой змеёй, которую он почему-то не решался бросить. Кажется, Дип покорился ей, извлечённой из тела. А во всех движениях была исступлённая торопливость. Куда он спешил? Убегал от кого? Быть может, страх перед лесом угнетал и преследовал его?