[santehlit]

Луке ещё казалось, что независимо от неё существовали её ноги в капроне, выдержанные в каких-то Богом данных пропорциях, похожие на стволы молодых деревьев. Каждый ствол не тонкий и не толстый, сильный, пружинистый, живой, облитый гладкой корой.
Господи, как хочется прижать к губам эти лодыжки! Щемящее чувство тоски и радости охватили его душу, и робость за откровенные и смелые собственные мысли. У него ещё не было в жизни близости с женщиной, и он не тяготился, как другие, недостатком их общества в армии. А вот теперь томился отсутствием опыта - ведь от него явно чего-то ждут. Чего? Господи, подскажи - что сделать, что сказать?
- Уезжаете? – голос её вдруг стал незнакомым, грудным, ломающимся от волнения. – Домой? Когда поезд?
- В шесть утра, – сказал Лука и облизал пересохшие от волнения губы. – Домой - меня мама ждёт.
- Мама – это хорошо. Я закончила дежурство – проводите меня? – она обернулась, совладав с собой, и голос её стал прежним – мягким и строгим, глаза излучали грусть и нежность. – Идите, ужинайте, прощайтесь с друзьями. Через час я жду вас у ворот. Кстати, я живу, совсем, близко от вокзала.
Лука ушёл возбуждённый и смущённый, не веря предстоящему счастью, боясь сделать что-нибудь не так и опозориться.
Лука ушёл, а она, присев на кушетку, думала о нём и о себе.
Его нельзя было не полюбить. Он был красив, этот младший лейтенант - русоволос, голубоглаз, выше среднего роста, с хорошо развитой мускулатурой. Им нельзя было не любоваться, когда он по пояс раздетый, умывался под краном. Под краснеющей кожей туго перекатывались, играли и подрагивали жгуты мышц, просили работы. Он был очень похож на её мужа.
Она вспомнила своего мужа, офицера-моряка, погибшего в блокадном Ленинграде. До и после него у неё не было других мужчин. Он навсегда остался для неё первооткрывателем огромного и удивительного мира любви, о котором она так много слышала и так мало знала до встречи с ним.
Галина Александровна сама не знала, что она хочет от Луки и чего боится.
Она хотела, чтобы с этим юношей всё было так же, как с мужем, когда она забывала себя от одного его ласкового прикосновения. Она боялась, что ласки Луки так сильно напомнят ей мужа, что боль этого воспоминания будет такой сильной, что её сердце не выдержит и разорвётся на мелкие кусочки.
В то же время ей казалось, что достаточно Лукьянову сделать одно неверное движение, сказать одно неуместное слово, не так вздохнуть или поцеловать её, и всё, о чём мечталось, полетит к чёрту – не будет волшебной ночи. Будет простое соитие мужчины и женщины, исполняющих свой природный долг, удовлетворяющих свои инстинкты. И это, конечно, будет жуткая драма для её ранимой души.
Но был и другой внутренний голос, который нашёптывал ей: «Всё-то ты выдумываешь, подруга». И действительно, её неудовлетворенная щедрость на ласку была столь огромной и пронзительной, что ей казалось иногда, и не могла никогда быть удовлетворенной. И это тоже сковывало. Красивый и сильный Лука казался ей беззащитным, с хрупкой душой, нуждающимся в утешении и мудром совете существом. И это тоже останавливало…
Она жила в коммунальной квартире, занимала маленькую, почти пустую комнатку – стол, два стула, старая тахта. Они пили чай, и Луке эта церемония давалась с большим трудом - руки ходуном ходили. Он и разговор поддерживал короткими, с трудом рождающимися фразами. Говорила она, на правах хозяйки, на правах старшей по возрасту и жизненному опыту.
Между прочим, сказала: