Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен"

[santehlit]

Довольные, что отомстили обидчикам и радость подарили подневольному коню, пошлёпали домой кружным путём – далеко обходя леса с запрятанным в них аэродромом.

15

Наверное, то, что делали мы до сих пор, было поисками темы – она появилась лишь теперь. Ещё когда мы топали асфальтом от Половинки в сторону Южноуральска, Вовка Нуждин сказал:
- Я тоже кое-что придумал.
И поведал. Нам его план коварный весьма пришёлся по душе, и мы его решили в ближайшие же дни осуществить.
Озеро Горькое имеет идеально круглую форму, но весьма разнообразный ландшафт. Его западный берег очень топкий и весь зарос камышами. В них охотники делают скрадки - уток осенью на Горьком видимо-невидимо: тоже прилетают подлечиться перед дорогой дальней на юг. С севера на берег наступает лес – здесь в жаркий полдень отдыхает общественное стадо. И в озере коровки любят искупаться, и в грязи лечебной не дуры поваляться. Восточный с южным берега – отличный пляж. Вода здесь чистая, дно плотное, а побережье – сплошной песок. Под солнцем так, бывает, накаляется, что босым не пройдёшь. Восточный берег наш – отсюда до Увелки километра четыре-три, не больше. Здесь в жаркий полдень выходного дня народу столько собирается, что кажется, посёлок пуст. А южный примыкает к воинской части, там «летуны» обосновались капитально – сделали мостики, туалет. Уборную недоброжелатели потом сожгли, после драки с солдатами на танцах, но мостики не тронули – они ведь всем были по душе. Когда здесь не было вояк, народ сюда стремился – понырять, в песочке загорать и, побранившись, нехотя уйти, когда солдаты приезжали. Им военврачи рекомендовали купаться дважды в день в воде целебной. Перед обедом и после ужина автофургоны привозили сотни две солдат. Пока они снимали обмундирование, командиры разбирались с гражданским населением, выдворяя лишних с ведомственного пляжа. Попадались несогласные уйти. Тогда подавалась команда: «В воду!», и стриженные молодцы прямо по скатёркам-самобранкам, прыгая через тела, неслись к прохладе. На все охи, ахи, визги, писки обывателей, командиры лишь руками разводили – вас предупреждали.
Вот этот пляж солдатский стал местом нашей мести.
Наш славный пиротехник Нуждин Вовка сделал бомбу – карбид, опилки, вода и шарик надувной. Как там срабатывал взрыватель, осталось тайной для меня. Да Бог с ним! Куда интересней был арантураж. Мы нагребли из песка могильный холм, поставили пирамидку со звездой, венки положили. Эти реквизиты притащили с кладбища. Точнее с его свалки – есть такая, куда сваливают мусор, отслужившие кресты, венки и прочие реликты.
Заранее всё приготовив, подъехали с утра пораньше и возвели могилу «Таме-Тунга», под пирамидкою запрятав бомбу. Уехали домой, чтоб не мозолить глаз и не попасть под подозрение. Вернулись ближе к первому солдатскому купанию. Народу уж полно. Мы расположились ближе к ведомственному пляжу. Видим – стоит нетронутой могилка. Люди подходят, смотрят и отходят – всем ясно: чья-то шутка для солдат.
Вот и защитники страны, сто метров пробежаться не хотят – пылят в машинах. Солдаты раздеваются, командиры смотрят пляж. Заминка у могилы «Таме-Тунга» - пытаются понять, что за хренотень. Решаются убрать.
Но только пирамидку повалили - следом взрыв. Фонтан песка взметнулся вверх, а бравые вояки пали ниц, так тренировано, как по команде «Воздух!».
Тут Пашка на ноги вскочил:
- Смотрите-ка, ну, герои!
И:
- Ха-ха-ха-ха…!
За ним весь пляж гогочет, даже те, кто не видал причины.

[santehlit]

Немытых увезли, приехали сапёры, миноискателем обшарили всё побережье. А штатские на пляже ржали и шутками служивых доставали.
С той поры могильный холм на южном побережье стал появляться часто - понравилась затея: народу только дай. Хотели, видимо, солдат от мостиков отвадить, но те приняли меры. Перед купанием пляж тщательно осматривался – всё подозрительное проверялось, убиралось. А штатских гнали прочь.

16

- Им надо пляж совсем испортить, - Гошка предложил.
Его затея была проста, хотя трудновыполнима. Он хотел общественное стадо перегнать с северного побережья на южное.
- Они там пору часиков потопчутся, и всё – кранты песку: загадят так, что мало не покажется.
Ему возразили:
- Но ведь и нам тогда там не купаться.
Гошка мрачно:
- Мне надо Паше отомстить.
Пашей звали общественного пастуха. И это та ещё была история. Он как-то Гошку пригласил подпаском – мальчишка за неделю так ухромался, что слёг. Когда поправился, притопал к пастуху:
- Пасти больше не буду. Дай мне расчёт за ту неделю.
Паша:
- Расчёт по осени.
- Ну, дай свои – мои потом себе возьмёшь.
- А если брошу я пасти, думаешь, мне что-нибудь дадут? Догонят да поддадут – по шее. Иди, паси или прощай – дезертирам заработная плата не положена.
Гошка затаил обиду.
Была и у меня причина не любить пастуха. У него была шотландская овчарка по кличке Белый. Она разумно пасла коров, набегавшись за день, без привязи лежала во дворе иль у ворот и никого не трогала. Зимой сидела на цепи и, видимо, поэтому зверела.
Толкались как-то с горки снеговой, и Моряк меж нас крутился – лаял, за полу хватал и стаскивал вниз ребят, вместе со мной защищая вершину. Не та собачка, что в лесу была, другая, старше – много лет у нас жила. Вдруг подлетает Белый и на Моряка. Они сцепились, но силы явно не равны. Мальчишки побежали за Пашей-пастухом, я кинулся на помощь – схватил за хвост овчарку, потащил, чтобы мой пёсик убежал. Белый на меня – порвал шубейку, прокусил через варежку ладонь, и всё пытался в лицо вцепиться. И вцепился, если бы не Моряк – он не убежал, а бросился меня спасать.
Когда я принёс его на руках, он был ещё живой. Отец перевязал ему разорванное горло, оставил в доме. К утру песик околел.
- Дай мне ружьё, - сказал отцу.
- Собака не причём.
Отец взял мою порванную шубку, к Паше домой пошёл.
- Что будем делать, сосед?
- А я причём? Собака, сука, сорвалась с цепи - с неё весь спрос.
- Значит, платить, иль зашивать не собираешься? А ну-ка подойди – скажу на ухо кое-что.
Отец шептаться с ним не собирался, а двинул в скулу. Паша вперёд спиною двор пересёк, упал у будки – Белый ему рыло облизал. С тех пор соседи не здороваются.
Зиму всю Паша грозил:
– В милицию пойду, собакой затравлю….
Весной приплёлся:
- Егор Кузьмич, что в стадо будешь отправлять? Мне надо записать.
А я за Моряка не прочь с ним поквитаться – ведь Белый околел.

[santehlit]

В это лето у Паши в подпасках был татарчонок Рафа. Он жил у пастуха, вечерами играл с нами в футбол, у костра покуривал. Говорил, что учится в техникуме, а к Паше пристроился на лето, подкалымить.
- Платит иль ты за хавчик?
- Сказал, что осенью расчёт.
- Обманет. Ты не первый.
- Я мстительный – могу и дом спалить.
- Ну-ну….
Гошка подговорил Рафу нам помочь. Надо только Пашу подпоить, предлог придумать – спиртное мы достали. Рафа придумал. Когда поставили стадо на полуденный отдых, он бутылку самогона достаёт:
- Вчера у ребят в карты выиграл.
- Так ты же мусульманин – тебе нельзя.
- Не пью, а угостить хотел.
Пастух бутылку цапнул:
- Давай. Спасибо. Оприходую. Вот только дояры разъедутся.
Паша в питие меры не знал – бутылки не допив, упал. И Рафа нас позвал. Мы в кустах таились с самодельными кнутами. Конечно, не пастушьи, не плетёные из сыромятной кожи, но щёлкать и они могли, чтобы поднять коров в негаданный круиз.
- Арра! Гей! Гей! Гей!
Стадо поднялось, тронулось и потекло вдоль берега. Сзади Гошка с Вовкой подгоняют, мы с Пашкой сбоку, чтоб не разбежались, а впереди Рафа с кнутом пастушьим на плече и в дудку дует – вылитый Утёсов. За час мы обогнули берег, пришли на пляж. Народ от нас. Коровы катаются в песке, козы на мостиках бодаются.
Пашка потешается:
- На первый-второй р-рассчитайсь! Равняйсь! Отставить! Равняйсь! Смирно! На месте шагом марш! Песню запе-вай! Не плач, девчо-онка, пройдут дожди….
Солдат на пляже не было. Возмущались штатские.
- Вы что творите? Гоните прочь.
- Да они сами. И лучше их не злить, а то на вас пойдут.
Часа три парнокопытные загорали на солдатском пляже. Оставив несмываемые следы, тронулись в обратный путь. Вернулись в лес, к спящему пастуху. За ним на следующий день приехали, пихнули в «бобик» привезли на пляж.
- Это что?
- Не знаю.
- «Блины» коровьи, а вот тут «бобы» овечьи. Откуда?
Паша плечами пожимал:
- Не знаю.
- Не знаешь? Вот тебе ведро, лопата – убирай.
Ослушаться он не посмел – до вечера корпел. Вечером Рафу пытал, но тот плечами пожимал – не знаю мол, стадо до вечера в лесочке загорало: он приглядывал. И все дела. Назавтра только парнокопытные на отдых пришли, за Пашей «бобик» прикатил – пожалуйте на санитарные работы. Хотел пастух подмениться:
- Подпаска вам отдам – он молод, прыток….
Военные:
- А как же воспитательный процесс? Наука впредь.
И так шесть дней. Жалился потом любитель самогона – столько он песка перетаскал, сколь за всю жизнь до этого не поднимал.

17

Что за чушь, Вы скажите, нашли себе забаву – с защитниками Родины так поступать. А я не собираюсь убеждать, что мы наказывали зло. И не хотели вербоваться на службу к дьяволу. Мы мстили? Да нет, скорее мы играли в неуловимых мстителей – и это была наша жизнь. Ну, как не вспомнить без улыбки мой план. Хотя тогда нам было не до смеха.

[santehlit]

На мысль натолкнул манекен из магазина – отслуживший свой срок и никому не нужный, стоял в углу двора Увельского сельпо. Мы его выменяли за пачку сигарет у грузчика тамошнего. Укутали в мешок и притащили в лес. На свалке самолётной подыскали одеяние – пилотку, гимнастёрку, бриджи, сапоги. Готов солдатик. Мы его назвали «Бровкин».
В те времена на полпути к озеру Горькому стоял маяк. Ну, может, не маяк. Кто-то говорил, что это геодезический знак на самой высокой точке окрестности, кто – каланча пожарная для лесников. Короче, стояло странное сооружение в виде Эйфелевой башни, ну, может быть, чуток пониже. Там была лестница внутри, чтобы наверх забираться. И не одна, а каждому звену (иль этажу?) своя. Наверху площадка, в её центре – столик. Нет, ещё выше был шпиль, но туда уж точно никто и никогда не забирался. А до площадки добирались, кто не боялся высоты.
С годами это дровяное сооружение пришло в ветхость. Чтобы отбить у смельчаков охоту голову сломать, лестницы убрали. Однажды, поспорив, с Пашкой наперегонки мы забрались по бревнам внешнего периметра до смотровой площадки. Причём Ястребиный Коготь отстал, а ведь он гимнаст. Но чтобы я не хвастался победой, признался – не сил ему недоставало, а храбрости. Он лез потому, что впереди взбирался я. А с брёвен сыпалась труха, и втихаря они постанывали под нами.
На эту каланчу надо было Бровкина поднять. Привязали его к Пашкиной спине, и он полез наверх. Я следом, для страховки. Впрочем, на одно бревно мы опасались вместе залезать - карабкались по перекрещивающимся звеньям. Тяжело. Пашка весь пунцовый – пыхтит и лезет, отдохнёт и дальше. Пока мне легче. Но мне предстоит самый опасный трюк – на шпиль взобраться.
Вот мы на площадке. Мальчишки внизу, как букарашки. Посёлок виден весь из края в край и все леса до горизонта. Как там у поэта? «Стою на вершине, Кавказ подо мной….
Пашка сипит:
- Хватит трепаться – отвяжи.
Я снял с его спины солдата Бровкина.
- Не трусишь?
- Есть варианты? Может быть, на столик встанешь ты, я тебе на плечи….
Пашка головою покачал. Я плюнул на ладони и полез на шпиль – там стропила с мою руку толщиной. Ну, может быть, чуть-чуть потолще…. И все с гнильцой. Сейчас подломится какая – и всё, кранты. Парить буду, как птица в небесах. Как там в песне про Орлёнка:
- Не хочется думать о смерти, ребята, в пятнадцать мальчишеских лет….
Пашка философски:
- Дурак ты, а не орлёнок.
Всё! Я на шпиле. Выше только облака. Сюда, как мне известно, ещё никто и никогда не забирался. Спущусь на землю – будет слава, убьюсь – признают дураком. Верёвку из-за пазухи достал и Пашке кончик вниз спустил. Он Бровкину его на шею намотал. Понятен стал коварный план? Я вверх тяну, Пашка снизу помогает - на стол взобрался. Всё – Бровкин в петле висит, качаясь. Второй конец я закрепил, спустился на площадку.
Пашка подмигнул:
- Небось, ручоночки трясутся?
- Нормалёк. А эти гаврики внизу, смотри-ка, загорают.
Пашка предложил:
- Давай помочимся на них – соврём, что Божья благодать.
Снизу донеслось:
- Эй, вы чё там, прохудились?
И мы спустились.

[santehlit]

На следующий день у маяка столпотворение. Впрочем, заметили удавленика ещё вчера, но пока сообщили, то, да сё…. Смельчаков забраться не нашлось. И вот с утра милиция, пожарные, зеваки…. Впрочем, огнетушители приехали зазря – их лестницы только до второго звена хватало, на каланче таких двенадцать.
Какой-то пьяный шалопай в герои рвался:
- Залезу за пузырь.
Мильтоны его сначала от вышки отгоняли, а потом с собой забрали – вернулись без него, с биноклем.
- Кажись, вояка.
Послали за военными. Те тоже вокруг вышки походили, в бинокли посмотрели, поехали считаться. Вернулись:
- Все на месте.
Так день прошёл. Всю ночь у маяка стояла милицейская машина. Лишь утро осветило крыши, народ из посёлка валит – слух прошёл, что удавленика снимут вертолётом. Ну, как бывает в фильмах – машина зависает, по трапу спускается герой…. У маяка все в сборе – милиция, командование аэродрома, пожарные зачем-то. Ждут вертолёт. Он появился, сел неподалёку. Посовещавшись с руководством, вертолётчики вновь подняли машину в воздух, сделав круг, над вышкою зависли. Ниже, ниже…. От винта по травам побежали волны. Срывает кепки, треплет волосы и уши заложило.
Вдруг шпиль сложился, рухнул на площадку вместе с Бровкиным. Бревно, откуда-то сорвавшись, кувыркаясь, полетело вниз. Народ шарахнулся от маяка. А у меня сердце защемило – чёрт, мог бы так и я!
Подполковник авиации бегом к «УАЗику» и в говорилку:
- Тра-та-та-та…. вашу мать! К ядреней фене улетайте!
Вертолёт, чуть приподнявшись, взял курс на аэродром.
День закончился в бесплодных разговорах. Народ судачит – кому-то надо лезть. Но начальство всё решило по-другому. Наутро подогнали трактор – огромнейший бульдозер из карьера. Основание маяка опутал стальной трос. Зевак оттеснили на безопасное расстояние. Трос натянулся – маяк охнул, подломился и рухнул, взметнув облако пыли и пепла. Нет, то был не пепел – труха древесная, кружась, накрыла всю ближайшую окрестность. Прощай достопримечательность Увелки, свидетель моей отваги глупой!
Когда из-под обломков Бровкина достали, народ за животы схватился:
- Ну, лиходеи! Ну, забавники!
Майор милиции в сердцах фуражку натянул на брови:
- Гад буду, если не дознаюсь. Вот тогда попляшут у меня.
Нам его клятва не понравилась.
- Линять надо, - сказал Нужда.
И Пашка согласился:
- А я сегодня ж к тётке в Златоуст уеду.
Гошке некуда линять. И мне придётся за компанию страдать, трястись от страха в ожидании ареста.

18

Но жизнь – непредсказуемая штука.
Дома отец:
- Поедем к деду сенокосить.
Кинул в мешки (они специально из брезента сшиты и крепились по бокам у заднего сиденья мотоцикла) сети, лодку надувную, и мы поехали в деревню. Петровка вся жила последним происшествием. Механизатор чинил свой трактор, и то ли где искра случайно проскочила, то ли чиркнул спичкой неудачно, прикуривая – вдруг вспыхнула на нём пропитанная ГСМ одежда.
Дед Егор Иванович:

[santehlit]

- Огненным столбом носился. Его б догнать, сбить с ног, землёю забросать. Да где там – не смогли. Сам упал. Когда в больницу повезли, ещё дышал, а там скончался.
Ночью приснился сон. Иду я по Петровке – пусто, тихо и потому тревожно. Вдруг из-за угла Человек Огня (весь из огня – руки, ноги, голова) орёт:
- Ага, попался!
Я через улицу стремглав, на лавочку запрыгнул, махнул через плетень. Он следом, и за ним занялся пламенем плетень. Подумал, этак он село спалит, и припустил до озера. По мостику промчался, на котором бабушка половики стирает, и в воду сиганул.
Утром отец:
- Горазд же ты пинаться. Что сон дурной?
- Ещё какой! – и рассказал.
Погода скуксилась – утреннее небо из края в край забито дождевыми облаками.
- Ой, как не вовремя, - заохал дед, но сел на Тарпоган (мотовелосипед) указывать дорогу.
Приехали. Пока отец лодку надувал и сети ставил, я выкосил кружок, дед нарубил жердей – из свежих и пахучих трав мы сделали шалаш. Егор Иванович развёл костёр, поставил рогатульки, повесил котелок, шурпу (похлёбка из картошки с салом) варить. Мы взялись за литовки. Косить траву отец меня учил давно. Я когда ещё маленьким был, в руках литовку удержать не в силах, ходил по ряду за отцом – смотрел, как косит он. Мне чудились картины битвы: отец – былинный богатырь, литовка – меч, а травы – полчища монголов. Отец переиначил всё по своему – расхвастал мужикам:
- За мною ходит по пятам, силёнок нет, но голова работает – всю технику отцову перенял. Теперь попробуй, угонись за ним.
И сейчас мы шли с ним шаг в шаг – только что литовка у меня в руках поменьше и ряд получается поуже. Не заметили, как полдень подоспел, и кашевар зовёт к обеду.
Поев, отец прилёг:
- Хорошо косить – не жарко.
Дед:
- Да кабы дож-то не пошёл.
И накликал. Пошёл – мелкий, нудный, частый. Шуршит в листве, шуршит в траве, будто змея к лягушке подбирается.
- Грибной, - отец залез в шалаш. – Сынок, айда-ка прикемарим пару часиков - глядишь, пройдёт.
Но не прошёл. Затушил костёр. Испортил настроение деду.
- Надо сворачиваться.
Отец, поспавший два часа, поднялся бодрым:
- Косить-то хорошо.
- Ага, испортите покос. А друг зарядит на неделю?
И батя сдался:
- Ну ладно, мокрым в шалаше ночёвка – тоже не курорт. Езжай, Егор Иваныч – сети сниму, и мы тебя догоним. А ты, сын, залезай в шалаш – успеешь по дороге взмокнуть.
Вдыхая ароматы скошенной травы, прислушиваясь к шёпоту дождя, я думал – как здорово, однако, жить в лесу. Нет ни страха, ни сомнений – а почему? Да потому что рядом отец. А я-то убежать хотел из дома.
В дождь, говорят, хорошо спится. И не заметил, как уснул. Но, кажется, лишь на мгновение, потому что слышу вдруг шаги - нет, не шаги, а ритмичные потрескивание, попшикивание приближаются. Ещё не вижу, но знаю – сюда идёт Человек Огня. О, Господи! Что предпринять? Сорваться и бежать иль затаиться в ворохе травы. Может, закричать – отец не далеко, услышит.
Голос отца:
- Сын, спишь? Вставай – поехали.
Так спал я или нет? И этот Огненный Мужик – он что, всю жизнь будет меня преследовать?

[santehlit]

Два дня пережидали непогоду, потом вернулись в лес – косили, сгребали подсохшую траву, копнили, стаскивали копна в стог. Под копёшку сена протолкнём две жерди, нам с дедом по концу, а два отцу – вот так и тащим. Спилили огромную берёзу, на неё поставили зарод.
Егор Иваныч:
- На осень прошлогодней хватит, но только ляжет снег, подгоним трактор – и айда, пошёл.
Спали в шалаше. Дед с поля привёз полыни, настелил – и аромат, и комары носа не суют. Ели уху, шурпу, грибами приправляли суп. Пока мы упираемся, дед домой смотается – курятины варёной привезёт. Крышку с кастрюли снимет, сунет мне под нос:
- Бабка гостинец выслала – переживает: как там внучок.
А в кастрюли блинчики в меду. И кринку молока дед не забыл. Моя любимая еда!
Отец посмеивался:
- Смотри не лопни – такого аппетита дома не являл.
Дед уважительно:
- Работником растёт.
Отец:
- Агарковская кровь.
- Ну-ну….
Отстрадовали. Отец хотел домой уехать в тот же день, но дед вцепился:
- Обижаешь, зять. Бабка тут жарит, варит, парит…. Стол накроем, соседей позовём.
Отец:
- Ладно, только без соседей. А то, как загуляем, и завтра не уедем.
Дед:
- В чём тут грех?
Отец усмехнулся – наверное, подумал: вот Шилкина порода.
Поели, выпили, запели. Я заскучал. Отец, наверное, тоже. Зовёт:
- Пойдём, искупнёмся.
Вышли со двора.
- Петровка. Здесь же молодость моя прошла.
Спустились к озеру, поплавали.
Отец, одеваясь, рассказал:
- Как-то с приятелем поплыли поохотиться на уток. На середине лодка кверху дном. Ружья утопили, самим бы не уйти на дно – за плоскодонку держимся, орём. Да разве кто услышит? Кому-то надо плыть. Я скинул сапоги – держись, друган. До берега добрался, нашёл другую лодку и спас приятеля.
- А ружья так на дне остались?
- Да проржавели уж давно. Вот сапоги б достать – резиновые, им ни чёрта не будет.
Берегом прошлись, поднялись переулком.
- Смотри, вот дом брата Фёдора.
Я вывеску прочёл:
- Да тут же «Почта».
Это теперь. А раньше Фёдор жил с семьёй. Все померли, а дом продали государству.
Остановились у покосившегося, заброшенного строения.
- Когда-то кузня здесь была – горн горел, звенела наковальня. До войны Трофим Пересыпкин работал молотобойцем. Помнишь? Да мы ж были у него. Живёт на берегу озера, один, за Каштаком. Геройски воевал – Героя дали. А теперь блажит – хотя, наверное, контузия.
К церкви подошли.
- На колокольню лазил?
- Не, Сашка Саблин лазил – я внизу стоял.
- Залезем?
- В окно что ли?

[santehlit]

- Боишься?
Это я-то? Покоритель шпиля маяка?
В отце, наверное, пацанство разбудилось – по выщерблинам кирпича полез к дыре в решётке окна. Я, понятно, следом. Протиснулись вовнутрь. Оказались на внутреннем балконе.
- Это клирос, - пояснил отец. – Здесь хор церковный пел во время службы.
Прошли на винтовую лестницу, ведущую на колокольню. Она крута, загажена помётом, и в пустые окна вылетают голуби. Поднялись до звонарни. Здесь колокола нет, а вот обзор на много километров.
- Вон там, - пояснял отец, - за каштакскими лесами большое озеро Бутаж. Вон справа от Межевого Мышайкуль – тоже ничего. Вон Татарское – в войну там соль варили.
Глади указанных озёр, сливаясь с горизонтом, размывали дымкою его.
Я повернулся на восток:
- А там одни леса.
- Леса сплошные до самого большого океана.
- Мне кажется, я его вижу.
- Да ты, брат, Острый Глаз. Когда-то здесь на колокольне в зарок мешок оставил.
- Клад зарыл?
- Считай, отрыл – слово себе дал, не брать чужого. И сдержал.
Помолчал, раздумывая, вспоминая.
- Говорят, поп здесь клад закопал: церковь-то богатая была – золотые оклады икон, серебряная утварь. Когда его турнули из села, уехал налегке. Значит, церковное всё здесь осталось.
- Давай поищем.
Отец чуть перегнулся из окна:
- Видишь поповский дом?
- Я знаю. Потом в нём была школа. Сашка в ней учился и брал меня с собой в саду его дождаться.
- Вот говорят, между церковью и школой прорыт подземный ход. Если он есть, то клад, наверное, там.
Я загорелся:
- Ну, давай отыщем.
Отец усмехнулся:
- Многие пытались.
- Нам повезёт.
- С наскока вряд ли. Давай подумаем, а как придумаем – вернёмся.
Ночью приснился сон. Маяк выше колокольни, да к тому же стоит (теперь уже стоял) на пригорке. С него, решил, я точно угляжу далёкий берег океана. Забрался на площадку – не видать. Полез на шпиль, и как во сне бывает – сорвался. Лечу вниз головой, ударился о балку, перевернулся, потом ногами, снова головой…. Летел, кувыркаясь, как то бревно. Упал в объятия Огненного Человека….
Мы ночевали в сенях, тут электрического света нет. Отец пристроил на табурет керосиновую лампу и листал газеты времён его партийного здесь руководства – дедов архив. Я храпака давил, уткнувшись носом в стенку. Отец поднялся, костяничного кваску попить. Я бац по табурету и рыбкой вниз. Лампа разбилась, полыхнул огонь. Ладно, отец меня вовремя схватил – а то б обжёгся. Пол в сенях земляной – так что, без последствий. Вот лампа….
Утром батяня сгонял в магазин, купил провод, лампочку, патрон и выключатель. Провёл дедам свет в сени.
- Живите в радости!
И мы уехали.

[santehlit]

19

Наша петровская командировка мне душу повернула – хватит бездельничать и в игрища играть, делом надо заниматься. Чтоб польза от него была – и людям радость, и семье прибыток. Вон парни, оба сверстники мои, достали где-то денег, бензопилу купили «Дружба» и ходят по дворам, брёвна пилят на дрова. Бензопилу мне не купить, но есть обыкновенная пила «Дружба-2», которую за ручки надо дёргать. К приятелю пошёл, подбить в напарники. Но Гошка что-то заартачился.
А мне приснился сон. Залез в Петровке я на колокольню и опять сорвался. Всю винтовую лестницу прокувыркался – одежда, руки и лицо в помёте птичьем.
- Помёт? – сестра, услышав сон, сказала. – Это к деньгам – разбогатеешь, братик.
Сон, как говорится, в руку – тем же днём, приходит Вовка Нуждин и с ним браты-акробаты Витька Серый с Вовкой Евдокимовым. Зовут в морские разбойники податься. Нуждасик в драном тельнике и фетровой зелёной шляпе – ну, вылитый разбойник. Он эти реквизиты выменял у речников в Саратове на Волге, где у бабушки своей от мусоров скрывался.
- Кого вы грабить собрались? Не лучше ль делом заниматься? Давайте, попрошу у отца лодку, и моху надерём - просушим, продадим: он у строителей в цене.
- Как-то не серьёзно морским бродягам мохом заниматься.
Ну, блин, артисты погорелого театра.
- Пойдёмте Гошку позовём, - я вроде согласился.
- А, семейные трусы, - недобрым взглядом встретил нас Балуев.
И братья съёжились под ним. Они не только родственниками были, но и жили в одном доме на две семьи. Теперь это называют двухквартирным коттеджем. Ну, а тогда попроще – «семейные трусы». Только Гошка в слове «трусы» поменял ударение.
- С этими? – на предложение приятель мой скривился. – Ни в жисть!
Братья молча отвалили, потом Нуждасик, и я, поколебавшись, вслед за ними.
- Нужна хата, - роль лидера в затее взял на себя владелец шляпы, - где мы будем совещаться, прятать награбленное и оргиями заниматься.
- Выроем землянку.
- Где?
- На Острове, конечно.
Островом называли участок суши между Займищем и Денисовским болотом и их смыкающимися лиманами. Рай для пернатых – чаек, чибисов и куликов. Иной раз и утиные здесь находили гнёзда. В засушливые годы, когда лиманы пересыхали, на Острове паслась скотина.
Вброд лиман пересекли, пошли по Острову.
- Где ты тут хочешь рыть землянку? – Я Вовкину идею низвергал. - На два штыка лопату сунешь – и вода. А обзор? Ты посмотри – вся Лермонтова улица на виду, сверху вниз. И так же мы с неё. Пойдём отсюда, что-то покажу.
Вернулись с Острова, ушли за гору, поднялись на соседний холм.
- Смотрите, - я ребятам показал, - здесь Коли Томшина стоял блиндаж.
Зияющая в земле яма была полузасыпана преющим навозом, каким-то мусором и, наверное, трупами животных – запах ещё тот.
- Он глубиною в человечий рост. Здесь были столик, нары, печка с трубой. Мы резались тут в карты, скрывались от дождя, от взрослых. Никто из посторонних не знал о блиндаже – так он был замаскирован, что по нему пройдёшь и не заметишь. Даже на люке входном росла трава.
- А труба?
- На неё ведро дырявое надели – не догадаешься.
- А потом?
- Корова копытом через крышу провалилась и сломала ногу. Пастух вызвал хозяев – те блиндаж нашли, бензинчиком облили и подожгли. Теперь здесь свалка.
- Так ты зачем сюда привёл? – Нуждасик возмутился.
- Я к тому, что даже запрятанный в чаще наш вигвам нашли, а землянку…. Гиблое дело, мужики.

[santehlit]

И мужики хором приуныли. На следующий день Нуждасик пришёл один.
Я с новым предложением:
- Не хочешь с мохом связываться, давай ловить пиявок и сдавать в аптеку.
- Мы будем бармалеями, а айболиты пусть трясутся. Нам нужна лодка, Толян. Смотри.
Он развернул белую тряпку, запачканную тушью. Приглядевшись, с трудом различил череп с перекрещивающимися костями. Да, не Пашкиной руки творение.
А Вовка воодушевлённо продолжал:
- Мы поднимем «Весёлый Роджер» на мачту и захватим всё болото. Нужна лодка.
Я ещё не видел ни пользы, ни резона в его затее, но друг мой так горел идеей, что не заразиться было трудно.
- Ну, давай поищем брошенную.
В поисках ничейной лодки обшарили весь берег от лимана до канала. Безрезультатно. Отчаявшись, мой праведный приятель предложил:
- Собьём замок – угоним чью-нибудь.
- Ни за что. Люди строили, а ты – «угоним»….
Вовка помрачнел:
- И что, кранты?
- Искать надо, искать – должны быть брошенные лодки. Зимой, когда по болоту носишься, их столько в камышах….
И мы нашли. За каналом, в чапаевских владениях. На берегу заливчик был средь камышей, а дальше проход на Большой плёс. Она здесь в одиночестве стояла, отличная посудина – вместительная и сухая. Видно, что не брошенная, но без прикола.
Немного поборовшись с совестью, задавив её аргументом, что чапаевские нам враги: когда-то нож отняли, обидели и осрамили в глазах девчонок – решился:
- Наша будет.
И Вовка, эти же решив проблемы, согласился.
Шеста в лодке не было. Нужен был шест.
Вовка:
- Домой сгоняем.
- Вернёмся только завтра, а завтра её здесь может и не быть.
- Пойдем, поищем.
Пошли искать. В лесу можно было срубить сосёнку иль берёзку, обтесать – но чем?
Притопали к садовому кооперативу, известному набегами команчей. Подкрались, осмотрелись. Не раз уж ты страдал от нас, так потерпи ещё, браток. Вовка узрел скворечник на шесте – его и взяли. Птичий домик был пуст: середина августа – птенцы все на крыле.
Вернулись к берегу, спустили лодку на воду, вошли в проход через камыш. Вот теперь мы точно джентльмены удачи – если не повезёт, и вдруг сейчас столкнёмся с другой лодкой, то нам не убежать, не унырнуть и не уплыть. Придётся сдаться на милость победителя. А с разбойниками в открытом море разговор прост – петлю на шею и на рею.
Бог милостив – осилили проход, идём по Большому плёсу. Здесь тоже можно встретить рыбаков или любителей кувшинок. Но чисто. Плёс глубок – нашим шестом здесь не оттолкнёшься. Я сел на лавочку (по-пиратски – баночку) и стал грести шестом, ну, как байдарочник веслом.
Нуждасик восторгается кувшинками:
- Смотри, какая прелесть! Белые лилии! А вон жёлтенькие! Надо их домой нарвать.
- На, рви, – я место уступил ему с веслом.
Вовка гребёт, пыхтит, ругается - кувшинки стеблями за шест цепляются и не дают грести. Наконец, проход с плёса на наше побережье. Я снова на корме с шестом, а в камышах запутались и остаются наши страхи. Когда вышли на прибрежную чистину и к дому взяли курс, разговорились даже, а то всё шёпотом шептались.
- И как ты мнишь себе жизнь флибустьерскую?
- Сети будем отнимать у рыбаков, морды.