Клуб любителей исторической прозы

[santehlit]

Мой начальник.
Злые языки утверждали, что его любимое занятие – кататься в город на служебном автобусе и обратно. Но дело совсем не в езде – он инспектировал посадки-высадки пассажиров и не допускал незаконных. Автобус служебный – вход только по пропускам.
Я к этому относился так – если есть на свете сортиры, то и должны быть золотари, которые копаясь по локти в дерьме (а то и по уши опускаясь в выгребные ямы), чистят их. Лично я бы – бр-р-р! – ни за какие деньги. Но кому-то надо. А вот находить в таком занятии удовольствие, для этого нужен талант. Или вкус извращенный.
Те же самые языки, впрочем, утверждают, что супруга начальника, у нас не работающая, довольно часто пользуется нашим служебным транспортом. Откуда привилегия? Или в обход служебным инструкциям он выписал ей служебный пропуск?
Однажды сам был свидетелем вопиющего, на мой взгляд, случая. Шла посадка в автобус. Толстым коленом короткой ноги начальник преградил путь юной женщине с двухлетним малышом.
- У вас есть пропуск?
- Нам в поликлинику надо – у ребенка температура.
- Вызывайте скорую или такси. Это служебный автобус.
Юная мама заплакала, закрыв ладонями лицо. Малыш сжал кулачки.
Сжалось болезненно сердце мое. А в рукав вцепилась медсестричка Наташа – она испугалась, что под влиянием минутного настроения я поведу себя слишком рискованно. Но не она остановила, а взгляд на начальника. Его лицо… да будь я проклят! …на кривоносом лице застыла маска наслаждения. Глаза его сияли восторженным блеском – будто ловил сексуальный кайф от вида плачущей женщины. Я не знал, что такое бывает, и сплоховал. А автобус, меж тем, двери закрыл и покатил.
После этого инцидента почувствовал на плечах своих бремя новой ответственности. Чтобы ни сулило будущее, в себе я уверен. И эта уверенность, в силу каких-то таинственных законов, еще больше увеличивала мою решимость не сдаваться наезду обстоятельств, руководимых Высшей Силой Аркаима. В полной мере отдавал себе отчет в жизненной истине, что уверенность родит уверенность, а сила – силу…. Для меня поражение в этой борьбе было не гибелью человека, а уничтожением принципа!
Автобус тряхнуло на неровной дороге, и в то же мгновение новый проблеск озарил мне сознание – я вдруг постиг причины наезда Высшей Силы Аркаима и своих страданий. Жизнь будто распахнула заветную Книгу Тайн, и я мог читать ее страницы. В таких передрягах, что обрушились на меня, закаляются настоящие мужские характеры. Люди с такими чертами обладают тем, чего не хватает мне сейчас – умением выбирать, расчетливостью, трезвым самообладанием. Словом, всеми теми качествами, которыми, по моему мнению, обладают сангвинистические натуры. Не о том ли я просил на горе Покаяния? И вот результат!
Все эти мысли молнией промелькнули в моей голове, когда автобус тряхнуло в дорожной выбоине. Вслед за ними сознание озарилось пониманием сути многих событий. К сожалению, мы чаще видим зло, когда оно уже совершилось. И чаще не исправляем, а мстим за него.
Мстить Аркаиму?! Боже мой! Только больная фантазия больного человека до такого додумается. Однако исцеление от страшной болезни делает честь врачу.
Аркаим не желал мне зла – он делает только то, о чем его попросили, исполнив магический ритуал. Делает, как умеет. Это понятно. Что делать мне? Надо убедить его отказаться от этой идеи – найти красноречивые красноречием сердца слова, которые внушат ему не менять мне темперамент. Пусть я останусь холериком!
Ведь это так мало для Высшей Силы!
Но дурные предчувствия внушали самые мрачные мысли. Воспоминания нахлынули о горах Аркаима с их магическими спиралями, от которых трепет охватывает даже тогда, когда нет никаких причин трепетать.

[santehlit]

Мне пришла мысль снова податься в Аркаим, подняться на гору Покаяния, совершить магический ритуал хождения по спирали и покончить с нежданным бедствием, которое обрушилось на меня и схватило в свои ястребиные когти. Но именно потому, что это бедствие было сверхъестественным, новый визит на плато мне казался недостойным и жалким.
Впрочем, с Аркаимом можно было не торопиться - на лице сейчас нет следов ожогов, врач написала справку о реабилитационном периоде. Она же подсказала компромисс – медицинскую маску.
- Если твой начальник туп на голову… - был комментарий.
Вроде бы все наладилось, но страх не так легко отогнать. Раненный им носит его, как смертельную стрелу – говорил Вергилий. Заперев дверь квартиры, рухнул в кресло и издал вздох, похожий на стон.
Какие еще напасти готовит мне Высшая Сила Аркаима – неведомая и грозная?
Пережил еще одну – последнюю – минуту колебания. Уже не раз, не испытывая ничего, кроме волнения борьбы, ловил себя на мысли – а то ли я делаю? И, думая об этом, чувствовал те глухие мучительные удары, которых до сих пор не знал – они отдавались в груди и наполняли сердце безотчетным страхом. Так нестерпимая боль предостерегает раненого, и он никогда без содрогания не коснется пальцем открытой и кровоточащей раны, пока она не зажила. Но раны Аркаима была из тех, которые не заживают или заживают только затем, чтобы снова открыться в самый неподходящий момент, причиняя еще большие муки, чем прежде.
Если бы в эту минуту раздался звонок, и Лена предложила поездку в Аркаим – я, уже почти побежденный неизбежностью, покорился ей окончательно и поехал, и взошел, прося прощение за глупость сусветную, и попросил о новой. Но никто не звонил.
Мой темперамент был осужден безвозвратно.
Ночью по комнате моей в неясном свете уличных фонарей кружились и плясали призраки, которые Гофман черной фантастической пылью рассеял по страницам своих сказок. Я же, убитый горем, томился в смертельной тревоге, забытый если не людьми, то во всяком, случае Богом.
Начальник принял «компромисс от врача» и разрешил мне служить в медицинской
маске. И как все люди, обладающие известной одаренностью к пакостям и умеренными способностями в благотворительных поступках, проигнорировал рекомендацию на время реабилитационного периода предоставить мне работу, не связанную с присутствием под открытым небом. Но когда я обратил его внимание на эту приписку в медицинской справке, раздался повелительный и мощный глас:
- За столиком контролера КПП тебе места нет!
Маска хранила, я берегся – реабилитация кожи лица шла своим чередом. Доставали душевные муки. Казалось, я прошел все круги ада, выясняя отношения с Высшей Силой, потому что боялся новых пакостей.
Начал с гордости, которую порождает надежда и сознание своей невиновности. Потом стал сомневаться в невиновности, что до известной степени намекало на сумасшествие. Потом упал с высоты своей гордыни, стал умолять – еще не Бога (Бог – последнее прибежище), но загадочную Силу. Человек в горе должен бы, прежде всего, обращаться к Богу, но он делает это, только утратив последние надежды. Я просил Аркаим с осторожностью, достойной политического деятеля, оставить меня в покое – мое желание сменить темперамент пусть посчитает несерьезным. Несмотря на жаркие молитвы, угрюмость и молчаливость уже прочно вошли в мой обиход.

[santehlit]

Следом и дух омрачился, и словно туманом застлал мне глаза. Человек ведь я непростой, образованный – история земной цивилизации всегда была в основе моего мышления. Я мог в своем уединении силою мысли воссоздать былые века, воскресить отжившие народы, возродить древние города, которые воображение наделяет величием и поэзией и которые проходят перед внутренним взором, озаренные небесным огнем, как великие картины художников Возрождения. А теперь что-то в душе покачнулось – прошлое мне казалось греховным, настоящее мрачным и будущее неведомым. Шесть десятков с чуточкой лет, о которых приходится заново размышлять, в новом свете. И это совсем не развлечение.
И тогда я схватился за мысль, по роковому стечению обстоятельств, ставшую доминирующей. Над ней я бился, выворачивал ее на все лады, и, если так можно выразиться, впивался в нее зубами: если Ты так хочешь – буду! буду я сангвиничен! Черт Тебя задери!
Благочестие сменилось исступлением. Я изрыгал богохульства, от которых сам потом приходил в ужас. Я говорил себе, что суетливость – это худший из человеческих грехов. Я предавал в уме всем известным казням свою болтливость – языку придумывал кары, какие только могло изобрести мое пламенное воображение, и находил их слишком милостивыми.
Бывали отступления, когда я говорил себе, что смерть – это покой, это решение всех проблем. В ней есть опьяняющее утешение. Она открывает зияющую пропасть, но на дне пропасти – небытие. Небытие – это не мое. В любом темпераменте, но быть живому – творить, терпеть, идти вперед, познавая мир. Природой заложено во мне отвращение к самоубийству.
И есть еще – я уже говорил – его Величество Счастливый Случай.
А последовательность – ключ ко всем загадкам.
Мне показалось, молния ударила по мои мозгам, когда в них пришла мысль, что Высшая Сила Аркаима преследует меня, выполняя мой же заказ. И никто более в этом не виноват! А ведь я шел к этому озарению шаг за шагом.
И настал момент, когда ослепительный свет озарил мои мысли – все, что прежде казалось темным, внезапно засияло в ярких лучах. Солнечные ожоги ни с того ни с сего, сплетни и недружелюбное поведения друзей, наезды начальника.
В долгие часы размышлений, пролетевшие, как секунды, я принял грозное решение и поклялся страшной клятвой. Вслед за которыми, лицо мое прояснилось и приняло прежнее, жизнерадостное выражение, но в глазах была твердость человека, много перенесшего и настрадавшегося. Хотя не было эгоизма – этот страдалец никому не хотел говорить о своих страданиях.
Я с восторгом подмечал в себе новые черты. Понимал – какое счастье для просвещенного человека пересмотреть под новым углом зрения всю сумму нравственных, философских и социальных богатств, накопленных за прошедших шесть десятков лет жизни. Я уже знал: выучиться не значит знать; есть знающие и есть ученые – одних создает память, других – философия. Новый, сангвинистический темперамент мой подсказывал – философия есть сочетание приобретенных знаний и высокого ума, применяющего их.
Потому ли, что познание доставляло развлечение, заменявшее мне семью, потому ли, что я умел держать данное слово, серые скучные осенние дни текли для меня быстро и содержательно. К началу зимы я уже был другим человеком – молчаливым, спокойным, с аристократичными манерами изящной учтивости и грустной величавостью во взоре, приобретаемыми обычно в общении с бомондом или в обществе просвещенных людей.
Но человек всегда только человек.

[santehlit]

Субъективные ответы на злободневные вопросы:
- Украина: кто, как и когда сделал её такой?
- европейские ценности: душа или тело?
- судьба гегемона: полный крах или задворки истории?
- третья мировая: уже идет или вот-вот?
Новости завтрашнего дня.

[santehlit]

ПСЫ АМЕРИКИ

Кристина

Каждый думает изменить мир,
но никто не думает изменить себя.
/Лев Толстой,/

Начало пути

Жизнь – это билет на величайшее шоу в мире.
/МАРТИН ФИШЕР/

В сельском магазинчике тепло, светло и даже как-то по-домашнему уютно. Это на улице дождь накрапывает, а здесь ничего – можно не торопиться.
Вне всяких сомнений только что закончился непростой разговор между продавщицей – приглядной женщиной лет тридцати, и посетителем – мужчиной того же возраста, с приятным лицом и спортивной фигурой в камуфляже. Теперь он поглядывал в окно, а она уныло покачивала головой.
- О-хо-хох, черти носят тебя по свету!
И ещё был один посетитель – вернее покупательница – юная, красивая, стройноногая, да ещё в вызывающей мини-юбочке. Но она стояла в сторонке, рассматривала товары на витрине и прислушивалась к разговору.
Заметив, что на неё внимательно смотрят собеседники, она решительно развернулась и, цокая по кафелю пола высокими каблуками, вышла под дождь.
- Жаль, конечно, что с Глебом не свиделись – он будет переживать, - грудным голосом сказала продавщица. – И я на работе – не смогла принять тебя, покормить. Может, чайку попьешь здесь?
Принесла две чашки с блюдцами – в них пакетики заварки и по дольке лимона. В розетке с вареньем десертная ложка.
- Как у тебя с сигаретами? Вот, возьми блок в дорогу. Мой подарок.
- Спасибо.
Прихлебывая чай, мужчина поглядывал в окно, в котором заметно помрачнело – должно быть, дождь усилился.
- Я ему с дороги позвоню.
- Кому? – растерялась женщина.
- Я про брата говорю, Глеба.
- Бабы наши судачат, наемники по всей Околице шастают и по-хохляцки встречным внушают: «Хто не сховався, я не винен», - прервала продавщица затянувшееся молчание. – И не страшно тебе?
- Да? - хитро улыбаясь, ответил парень в камуфляже. – Говорили мне, а кто предупрежден, тот вооружен.
Из узкого карманчика брюк на бедре он вынул латунно-деревянный гробик ножа, нажал кнопку, и клинок со смачным щелчком выскочил наружу.
- Они на тебя с автоматами, а ты на них с ножиком? – женщина покачала головой.
- Убить можно и саперной лопатой, - пряча клинок, а потом и нож в карман, сказал камуфляжный. – И потом на войне, как на войне: тяжко в учении, проще в лечении.
- Вам, мужикам, только бы убивать.
За пару глотков допив свой чай, посетитель сельского магазина сказал:
- Пора.
- Удачи, Саша, тебе, - продавщица глаза промокнула.
Возле фуры «камаз» под дождем ждала водителя девушка в мини-юбке.

[santehlit]

Продолжение следует

[santehlit]

- Простите, я услышала… Вы в Донбасс едете?
- Сначала в Челябинск, грузим гуманитарку и колонной в ДНР.
- Возьмите меня с собой.
- Вам зачем?
- У меня дочь на Украине осталась. Три годика девочке. Она у свекрови…
- А где свекровь?
- В Одессе.
- Ни фига себе! – присвистнул Саша. – И вы хотите её выкрасть или с ней на Околице остаться?
- Я хочу забрать Кристинку себе. Я русская по рождению и убеждению, не хочу свою дочь отдавать хохлам.
- Да вижу... Садитесь – поехали: время.
- Подождите минутку, я за вещичками сбегаю к тетке. Она в этом доме живет.
- И переоденьтесь, - посоветовал Саша, - а то простынете.
Пока ждал случайную пассажирку, о многом подумал, сидя в кабине.
Вот ведь кастрюлеголовые на что отчаялись – Россию решили заломать. И похеру родство, вековые связи – что дедушка Байден из Вашингтона прикажет, на то они и зарубаются. Должно быть, платит неплохо старикан. А ещё больше воруют. Хохол без тырья не хохол…
Ну да ладно, война так война – первый раз что ли нам мир от чумы спасать.
Саша уже был в Донбассе таким же рейсом с гуманитаркой. Мужики там нормальные – а то, что у каждого свой рубец на сердце или пуля в голове, так никуда не денешься: заруба идет не на жизнь, а на смерть. И досталось же русским в Малороссии за эти годы – как вспомнишь, так вздрогнешь…
Когда началась СВО, Саша повестки ждал на призыв – не дошла. Жилья-то у него своего нет, прописан у брата – может, и затерялся для военкомата. А добровольцем…
Труднее всего решиться. Когда же самому себе скажешь – все больше так не могу – и сделаешь первый шаг, тот самый, после которого возврата уже нет, дальше Судьба тебя ведет за руку. Это он знал.
Но две причины не давали решиться:
- служить, значит беспрекословно кому-то подчиняться, а Саша органически не переваривал начальство в любом виде;
- а ещё так прикипел к своему «камазу» - дома родного не надо – и расстаться с ним не было мочи.
У него в тридцать лет нет семьи: ни квартиры, ни дома, ни гаража для машины. «Камаз» ночует на улице, а он в кабине. И дом, и кров – здесь же Александр размножался периодически со случайными попутчицами: только пока безрезультатно.
Старший брат Глеб работает главным врачом в Красногорской больнице. К нему и заехал за советом – как поступить с «камазом», если Саша вдруг решится на службу в армии по контракту или повестка его догонит?
Брата дома не застал. И в больнице его нет: по делам служебным укатил в Челябинск. Сноху на работе нашел. Но с ней ли решать вопрос о машине?
Может, брату сейчас позвонить?
Ладно, Глебище, прости, братишка – домой вернешься, жена доложит о моем визите, сам позвонишь в свободное время. Не стоит отрывать тебя от дел государственных…
Показалась попутчица – в брюках, футболке и штормовке, с туго набитой дорожной сумкой – стройная женскими статями до невозможности.
Александр запустил двигатель, передвинувшись по кабине, распахнул дверь пассажирскую.
- Давай сумку.
До груди она её подняла, а Саша лег на сиденье, чтобы достать рукой.

[santehlit]

Пассажирка уселась. Баул между ними. Она попрыгала на попе.
- Мягко у вас.
- Давай на «ты» - без церемоний.
- Меня зовут Оля.
- Александр. Саша. Шурик. Сантё…
Фура медленно тронулась. Заработали «дворники» на лобовом стекле.
- Тепло. А где печка в кабине? Я бы юбочку посушила и водолазку – мокрыми сунула в сумку.
- На штору спальника повесь.
Заглянув внутрь, Ольга отметила вслух:
- Он у тебя вместительный.
- Дальнобойщики ездят парами, ну, а я один справляюсь. Меня «Двужильным» прозвали коллеги.
- И «камаз» тебе принадлежит?
- Естественно.
- Я что-нибудь буду должна за проезд?
- Сама решишь. Но денег с тебя не возьму. За деньги ни женщин, ни друзей не покупаю… и не продаю – такой принцип.
- Тогда перекусим. Посмотри, что мне тетка в дорогу напихала, - Оля стала копаться в дорожной сумке, а глазенки-то загорелись лукаво.
- Тетка – это как?
- Старшая сестра матери.
- А мать где?
- Погибла в Донецке весной при бомбежке.
- Извини. Сочувствую, - нахмурился Александр.
Фура выруливала на трассу.
- Это у тебя телевизор? – указала Оля на экран между ними у лобового стекла.
- Монитор.
- А где же клавиатура?
- В кармане под бардачком. Если хочешь, поставь что-нибудь приятное.
- Связь «Теле-2»?
- «Мегафон». Он всеохватнее. А ещё у меня есть микроволновка и автомобильный холодильник.
- Да вижу уже. Как дома устроился…
- А это и есть мой единственный дом – другой движимости не имею.
Ольга помолчала немного и сказала печально:
- Вот и у меня теперь ничего – ни семьи, ни дома, ни мамы, ни дочери…
Прижух Александр, качая головой.
- Проехали, короче, - Ольга встряхнула каре. – Лопай, вон, пирожки от тети Нины. Фирменные – с полу и жару… ещё теплые.
За пирожками и дорогой прояснились некоторые моменты.
Муж у Ольги – красивый хохол, был на калыме в здешних местах, увлек, увез с собой в Харьков, любил нежно сначала, а потом что-то на него нашло. Работу забросил, поступил на службу в какой-то нацбат. Однажды пьяным заявился и, глядя глазами глистастой собаки, заставил жену и двухлетнюю дочку прыгать с кастрюлями на голове, приговаривая: «Кто не скача, тот кацап». Малышке смешно, а маме обидно. Оля домой на Урал написала – всё, мол, не могу больше, к тебе возвращаюсь, мама: Микола совсем с ума сошел. Любовь Николаевна рванула на Украину – дочку и внучку выручать. Но застряла в Донецке и вскоре погибла под артобстрелом.
С началом СВО, перед тем, как уйти на фронт, новоявленный нацик перевез семью из Харькова к матери своей в Одессу. Прощаясь смотрел глазами человека, изо всех сил не желавшего умирать. Но жене было уже плевать на него. В первой же ссоре снохи со свекровью Ольга была выставлена за дверь. А тут известие о гибели матери. Девушка в Донецк. Там собственное ранение, госпитализация, эвакуация в Россию. И вот она под опекой и на иждивении тёти Нины без своего угла – незамужние сестры жили в одной квартире. А ещё судьба дочери не дает покоя…