Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен"

[santehlit]

10

Потом ударили морозы - даже школьникам разрешили не посещать занятия.
- Люсь, почитай.
- Отстань.
- Ну, почитай.
- В ухо хочешь?
В ухо я не хотел. Помолчал и снова.
- Давай поиграем.
Сестре некогда со мной возиться - она уборкой занималась.
- Погляди в окно - кто по улице идёт?
- Вон тётя Настя Мамаева.
Люся, подметая:
- Тётя Настя всех понастит, перенастит, вынастит.
- Ты что, дура?
Сестра погрозила мне веником.
- Гляди дальше.
Заметив нового прохожего, сообщил:
- Вон, Коля Лавров.
- Дядя Коля всех поколет, переколет, выколет.
Эге. Вот так смешно получается. Занятная игра. Вижу очередного прохожего, кричу, ликуя:
- Дядя Боря Калмыков!
И хором с сестрой:
- Дядя Боря всех поборет, переборит, выборет.
Мороз разрисовал причудливыми узорами окно. Легко угадывались белоснежные пляжи и лучезарное небо, кокосовые пальмы на ветру и фантастические бабочки, драгоценными камнями рассыпанные по огромным тропическим цветкам. Тонкий и пьянящий аромат экзотических фруктов чудился мне за прохладной свежестью стекла.
Я ковырял ногтём ледяные узоры и думал о сестре. Перебирал в памяти всё, что было известно мне о ней, и понимал, что мало её знаю. Нет, я её совсем не знаю. Она гораздо лучше и умней. И потом, она такая смелая у нас. Может, её пригласить за сокровищами? Вот родители удивятся, когда мы явимся домой с мешками золота и жемчугов. Стоит подумать….

[santehlit]

11

А когда отпустили морозы, пошли с отцом во взрослую библиотеку. Кружился лёгкий снег. Было тепло и тихо. У дороги стоял маленький домик без палисадника. «Как можно без забора? - подумал я. – Каждый возьмёт да и заглянет». Подумал и залез на завалинку. Заглянул и очень близко у окна увидел на столе старческую руку. Испугался и отпрянул, побежал за отцом. Думал, как много на земле людей - больших и малых, старых и молодых, злых и добрых. Им и дела нет, что живёт на свете такой мальчик Антоша Агапов и никому зла не желает. Почему бы его не полюбить? Так нет. Все стараются его обидеть, унизить, только лишь потому, что они сильнее.
В библиотеке, я знал, на книжных полках жили, сражались, погибали и никогда не умирали разные герои. Они плыли на кораблях, скакали на конях, летали на самолётах. Они стреляли и дрались. А что они ели! Господи! Только представьте себе - они лакомились ананасами и экзотическими островными фруктами, а также морскими моллюсками с нежными раковинами и устрицами, большими и маленькими, зелёными, голубыми, золотистыми, кремовыми, перламутровыми, серебристыми, жареными, варёными, тушёными с овощами, с сыром, запеченными в тесте….
Я кинулся на книжные полки, как на вражеские бастионы.
- Не унести, - сказал отец, увидев мой выбор.
Удивился, расставляя книги на свои места:
- Это тебе зачем?
То был «Капитал» Карла Маркса.
- Я думал, прочитаем и богатыми станем.
- Книги, - внушал отец, - самое долговечное, что есть на свете. Писателя уже давно нет, а его все помнят и любят. И героев его тоже. Я много чего повидал в жизни, рассказать – целый роман получится. Давай расти, учись, напишешь про меня книгу. Я умру, а люди будут знать – жил такой.
Мне стало жаль отца, жаль себя сиротой. Захлюпал носом:
- Ты не умирай, не умирай… Ладно?
- Дуралей, - отец ласково прижал мою голову к боку. – Все мы когда-нибудь умрём.
Было тепло и тихо. Кружился и падал лёгкий снег.

[santehlit]

12

Дома не сиделось. У соседа дяди Саши Латыша кот через веник прыгает. Вот и я решил подзаняться нашим рыжим Васькой. Только мне фокусы разные ни к чему. Мне нужен надёжный друг в далёких походах и опасных приключениях. А Васька наш ни одной собаки в округе не боялся. Такой смельчак меня вполне устраивал.
Я вышел за ворота:
- Кис-кис-кис…
Васька подбежал, хвост трубой, потёрся о валенок. Впечатления бывалого моряка он явно не производил.
Я дальше отошёл:
- Кис-кис-кис…
Ни в какую. Будто черта невидимая пролегла. Васька сделает два шажка вперёд и остановится. Потом крутиться начинает, будто на цепи. А потом и вовсе домой убежал. Но и я не лыком шит - решил обмануть кошачью натуру. Это он пока дом видит, туда и стремится. Отловил кота и унёс за околицу - теперь попробуй! Что Вы думаете? Припустил мой хвостатый помощник в походах со всех ног прочь, будто знает, где его дом, и там у него молоко на плите убежало. Вот тебе и друг-защитничек. Запустил ему вслед снежком и решил больше не связываться.
Огляделся. Сеновал подзамело изрядно. И всё-таки ему повезло - сугроб прошёл мимо. Что прихватил, так это свалку. Ну, свалка не свалка, а яма такая большая за околицей. В ней глину берут для строительных нужд и следом засыпают всяким мусором.
Пошёл проверить, как сугроб с ней расправился. Ух, ты! Нашёл дыру в снегу, узкую, как воронка, как раз такая, чтоб человек упал туда, а вылезти не смог. Вот если б я её вовремя не заметил, так и поминай Толю Агаркова – замёрз, и до весны бы не нашли. Дна не видно – чернота. Страшно стало – а вдруг там кто прячется, сейчас как выскочит….
Надо бы ребят позвать, да никого на улице нет. Побрёл домой со своей тайной.
Ночью была метель. Когда наутро мы пришли туда с Серёгой Ческидовым и Юркой Куровским, никакой дыры не было. То ли забило её под завязку снегом, то ли сверху затянуло настом.
- Была, братцы, ей богу, была, - чуть не плакал я.
Ческидов, как самый старший в компании и рассудительный, прикидывал по ориентирам.
- Так, вот сеновал, вон дома… Дыра должна быть здесь.
Лишь только он утвердился в этом выводе, как мгновенно пропал из глаз. Стоял только что, и вдруг не стало. Чуя недоброе, мы с Юрком стали осторожно подходить к тому месту. Дыра нахально распахнула чёрную пасть в белом снегу. Проглотила одного и поджидала следующего дурочка-смельчака.
- Серый, ты живой?
- Жив пока, - голос донеся из такого глухого далека, что мы ещё больше перетрусили.
- Бежим, папка дома, он поможет, - предложил я.
- Ты беги, зови, - рассудил Юрок. – Я здесь постерегу - мало ли чего…
Я рванул со всех ног, но у крайнего дома меня остановил дед Ершов:
- Куда бежишь, пострел?
- Там такое… - и я всё, торопясь, рассказал старику.
Он снял с крыши сарая рыбацкий шест:
- Показывай.
Осторожно опустив шест в дыру, упёр, навалив на плечо.
- Эй, там, вылазь потихоньку...
Скоро в дыре показалась Серёгина голова, запорошенная снегом.
- Дальше не могу, - застрял он в горловине, поворочался и со вздохом, - назад тоже.
Дед Ершов сгрёб Чесяна за шиворот и, как пробку из бутылки, вытащил рывком из дыры.
- Шапка там осталась, - радовался спасённый. – Весной поищем. А не найдём, не жалко - всё равно старая.

[santehlit]

13

Попала на глаза нужная доска - я такую давно искал. Размышлял - стащить или спросить? Украсть – совесть замучает. Спросить – а вдруг отец откажет, тогда уж точно не украдёшь: заметит. Долго мучился, потом решился.
- Эту? Зачем? На автомат? Бери.
Поспешил к Николаю Томшину:
- Нарисуй автомат, чтоб как у тебя, с круглым диском, только для моего роста.
Коля прикинул что-то, заставил руки согнуть, вытянуть, измерил и нарисовал.
- Как раз под твой рост.
Выпросил у отца ножовку и принялся за дело. Попилил, устал. Принялся размышлять. Если в день пилить постольку, то, наверное, к лету закончу. С этим автоматом у меня были связаны определённые планы. Ведь я на полном серьёзе мечтал удрать из дома, как только наступит тепло и растает снег. Представлял себя стоящим на носу пиратского корабля с автоматом в руках. Пусть не настоящим, но кто издали-то разберёт. Не разберут, а напугаются и отдадут всё, что потребую. Пиратом, пожалуй, быть гораздо выгодней, чем ныряльщиком за сокровищами. Там, того гляди, акула сожрёт - ей ведь по фигу, автомат у меня или удочка какая. Сожрёт и не подавится.
Куровскому похвастался:
- Летом у меня будет автомат - самый лучший и как настоящий, не отличишь.
- Да ну? - не поверил Юрок.
Показал. Он всем рассказал, и ребята на улице посмеялись – а я думал, завидовать будут. Тем не менее, затею не оставил - пилил и пилил. Каждый день понемножку. Уже солнышко стало припекать. Захрустели сосульки под ногами. Скособочились снеговые горки. Сугроб закряхтел, осел, потемнел и заструился ручьями. А я всё пилил и пилил…
Однажды Витька Ческидов шёл мимо. Не утерпел.
- Ну-ка, дай сюда.
Попыхтел полчаса и подаёт задуманное оружие.
- Получай.
Прикинул к плечу. Хоть и диска нет, а всё равно видно – коротковат. То ли Томшин ошибся в расчётах, то ли я так вырос за это время.

[santehlit]

14

Зима, хоккей, школа сдружили ребят - друг без друга дня прожить не могли. А потом наступили весенние каникулы, а с ней распутица, слякоть, грязь не проходимая. Ни на улице места нет поиграть не найти, ни в гости сходить – мамаши бранятся.
Заметил Николай Томшин - распалась Лермонтовская ватага. Раньше все к нему прибивались, а теперь те, кто повыше живут, вокруг Сашки Лахтина отираются. Себя Бугорскими называют, нас, нижеживущих – Болотнинскими. Задаваться начали. Своя, говорят, у нас компания, а с вами и знаться не желаем. Ещё говорят - мы, может, с октябрьскими мир заключим: они, мол, парни что надо, а вам накостыляем.
Коля Томшин отлупить хотел Лахтина, и покончить с расколом, да тот от единоборства уклонился, а предложил биться толпа на толпу. И желающих поучаствовать в битве оказалось много. Пришлось нашему атаману согласиться с разделом власти и предстоящей войной.
Поляна за околицей только-только начала подсыхать. Сияло солнце, паром исходила земля. И совсем не хотелось драться.
- Давайте в «Ворованное знамя» играть.
Две команды в сборе и делиться не надо. Отметили «границу», выставили «знамёна». И пошла потеха! Задача игры – своё знамя сберечь, у врага украсть, и чтоб не забашили.
Бугорские победили, но Лахтину не повезло. Его загнали в грязь на чужой земле. Он не хотел сдаваться и начерпал воды в сапоги. А потом, поскользнувшись, и сам упал в лужу. Ушёл домой сушиться, а веселье продолжалось. Играли в «чехарду». Теперь чаще везло нам. Мы катались на Бугорских, а они падали, не дотянув до контрольной черты. Им явно не хватало Лахтина.
Потом вбивали «барину» кол. Здесь на команды делиться не надо. Игра такая - один сидит с шапкой на голове, очередной прыгает через него и, если удачно, на его свою шапку кладёт. Таким образом, от прыжка к прыжку препятствие росло в вышину. Кто сбивал эту пирамиду, наказывался - подставлял задницу и били по ней задницей сидевшего с шапками, взяв его за руки, за ноги, и раскачивая, приговаривали:
- Нашему барину в жопу кол вобьём.
Пострадавший садился с шапкой на голове, и прыжки возобновлялась.
Меня за малостью лет и роста в игру не брали. Но я был тут и потешался над участниками до колик в животе.
Ближе к вечеру запалили костёр. Сидели одной дружной компанией, курили папиросы, пуская одну за другой по кругу - кто ронял пепел, пропускал следующую затяжку. Рассказы полились страшные и весёлые анекдоты - забыты распри и раскол.
Потом поймали лазутчика. Я этого мальчишку знал, хотя он жил на октябрьской улице - наши отцы, заядлые охотники, дружили и ходили друг к другу в гости. Он спустился на берег взглянуть на лодки, что зимовали в воде у прикола. И тут был пойман. Его допросили, а потом решили проучить.
- Ну-ка, Шесть-седьмой, вдарь.
Драться мне совсем не хотелось, а уж тем более бить знакомого, ни в чём неповинного мальчика. Но попробуй, откажись - тогда никто с тобой водиться не будет. Домой прогонят, и на улице лучше не появляться. Подошёл, чувствуя противную дрожь в коленях. Пряча взгляд, ударил в незащищённое лицо.
- Молодец! Но надо в подбородок бить, как боксёры. Тогда с копыт слетит. Бей ещё.
Хотел отойти, но, повинуясь приказу, вновь повернулся к лазутчику. У него с лица из-под ладоней капала кровь.
- У меня нос слабый, - сказал он. – На дню по два раза кровяка сама бежит. А заденешь, после не унять.
Ему посочувствовали. Кто-то скинул фуфайку, уложили пострадавшего на спину, советовали, как лучше зажать нос, чтобы остановить кровотечение. Про меня забыли. А я готов был себе руки оторвать, так было стыдно. И бегал за водой, бегал за снегом для пострадавшего - не знал, как загладить свою вину….
А потом представил себя в плену у кровожадных дикарей. Или лучше у губернатора Карибского моря. Закованный в цепи, угрюмый, как побеждённый лев, предпочитающий смерть на виселице униженному подчинению доводам, угрозам, расточаемым этим испанцем, пахнущим, как женщина, духами. Он предлагал мне перейти к нему на службу. Это мне-то, от одного имени которого тряслись купцы всего американского побережья от Миссисипи до Амазонки, и плакали груднички в колыбельках. А их прекрасные матери бледнели и обожали меня.

[santehlit]

15

На Пасху Николай Томшин решил дать лахтинцам генеральное сражение - покарать предателей за измену. В его дворе стало шумно от ребячьих голос и звона молотка о наковальню. Гнули шпаги из проволоки. У кого были готовы – учились фехтовать.
Мне сделал шпагу отец – длинную, тонкую, блестящую – из негнущейся нержавейки. Привёз с работы и подарил. Все ребята завидовали, даже пытались отнять или выменять. Но Коля сказал им – цыц! – и назначил своим ординарцем.
У Томшина был хитроумный стратегический замысел. То, что схватки не миновать, что она давно назрела, знали все. Банально предполагали - либо Коля с Лахтиным подерутся за лидерство, либо толпа на толпу, как Сашка предлагал. Но наш атаман был мудрее. Он готовил битву на шпагах, а чтоб враги не отказались, и им тоже готовил оружие, но короткое, слабенькое, из тонкой, гнущейся проволоки. С такой шпажонкой любой верзила против моей, почти настоящей, не мог выстоять. В этом и заключалась тайна замысла, в которую Коля до поры до времени не посвящал даже ближайших помощников. И прав оказался. Обидевшись на что-то или чем-то польстившись, перебежал к лахтинцам Витька Ческидов. Про готовящееся сражение рассказал, а про военную хитрость не знал.
Грянула Пасха. Чуть разгулялось утро, к дому Николая Томшина стали собираться ребята с сетками, сумками, авоськами, мешочками полными всякой снеди по случаю праздника и дальнего похода. И при шпагах, конечно. Наш атаман послал к Лахтину парламентёров с двумя дырявыми вёдрами, полных «троянских» шпажонок. Вернулись с ответом – вызов принят.
Выступили разноголосой толпой. Но лишь за пригорком скрылись дома, Томшин построил своё воинство - разбил на пятёрки, назначил командиров. С ними отошёл в сторонку и провёл совещание штаба. Дальше пошли строем, горланя солдатские песни. А когда кончились солдатские, стали петь блатные. Например, такую:
- Я брошу карты, брошу пить и в шумный город жить поеду.

[santehlit]

Там черноглазую девчоночку увлеку, и буду жить….
Она хоть словами и мотивом плохо напоминала строевую, но мы орали её с таким упоением, что далёкий лес отзывался эхом.
Там ещё припев был замечательный:
- Я – чипурела. Я – парамела. Я – самба-тумба-рок.
Хоп, я - чипурела. Хоп, я – парамела. Хоп, я – самба-тумба-рок.
С пригорка на опушке видели, как от посёлка отделилась толпа – наконец-то лахтинцы собрались и устремились в погоню.
В лесу подыскали сухую поляну, остановились лагерем, натаскали валежнику к костру. Мы таскали, а командиры совещались. Перекусив наскоро, решили - пора выступать. Коля Томшин сказал, что свора предателей должна и будет наказана. Мы крикнули «Ура!» и пошли искать противника, оставив в лагере боевое охранение.
Блуждали долго, но вот из-за деревьев потянуло дымком. Выслали разведку, а потом, подкравшись, атаковали основными силами. На лесной поляне, похожей на нашу, горел костёр, и Коля Новосёлов, по прозвищу «Ноля», охранял сложенный в кучу провиант. Заикой он был, и когда спрашивали - тебя как зовут, отвечал:
- Н-н-н-оля.
Нолю окружили, и хотя он пытался храбро отбиваться своей шпажонкой, Халва мигом сбил с него спесь и желание умереть героем - попросту огрел лесиной по хребту, и охранник заплакал.
В трофеи досталась вся нетронутая Бугорскими провизия. Нолю взяли в плен, а чтобы не ныл, вернули ему его мешочек. Остальное поделили и сладости слопали. А что осталось, растолкали по карманам.
В это время по аналогичному сценарию развивались события в нашем лагере. На него набрели искавшие нас лахтинцы. Перед тем, Слава Немкин, командир пятёрки, оставшейся в боевом охранении, приказал выпотрошить наши авоськи в кучу и уселся пировать со своими головорезами. В этот момент на наш лагерь и наткнулся отряд Сани Лахтина.
Лява Немкин лишь подколупнул скорлупку с крашенного яйца, когда за спиной загремело дружное «Ура!». Он пихнул неочищенный продукт в рот, чтоб освободить руки, но не нашёл шпаги и ударился в бега. Впрочем, недалеко. В овражке поскользнулся на голубоватом льду и упал в лужу на все четыре опоры. Его окружили враги, тыкали шпагами в бока и задницу, принуждая сдаться, а Слава бы рад, да слова сказать не может: яйцо застряло во рту - не проглотишь, не выплюнешь.
Победители переловили всех бойцов охранения и вместе с командиром привязали к берёзам. Потом набросились на нашу еду. Насытились и стали пытать пленников. Здорово они орали - эти крики и привели нас обратно в наш лагерь.
С воплями «Ура!» бросились на врагов. Завязалась сеча не хуже Полтавской, или Куликовской, или как на Бородинском поле. Была и кровь - как же без неё в таком-то деле.
- Пленных не брать, - командовал Томшин и толкал на землю бросивших оружие и поднявших руки.
Я углядел за кустами притаившегося Витьку Ческидова.
- Попался, предатель! Сдавайся!
- Брысь, мелюзга! – прошипел Витька, но бой принял.
Его шпажонка из тонкой проволоки согнулась от первого удара. Я наседал, тесня противника, не давая ему возможности бросить сталь и схватиться за дерево. Дубиной-то он меня, конечно бы, отдубасил. Но Чесян не догадался сменить оружие и напролом через кусты кинулся на меня. Упругая ветка подкинула его руку, и удар, нацеленный мне в грудь, угадил в лицо. Я почувствовал, как лопнула щека, и что-то твёрдое и холодное упёрлось в коренной зуб, тесня его прочь. Витька отдёрнул руку, и из ранки брызнула кровь. Я побледнел, попятился, зашатался, ища опоры. Чесян подхватил меня в охапку, смахнул кровь, заорал:
- Коля, Коля, бинт есть? Пластырь нужен.