Заговорённый

[TaniTa]

Доброго всем времени!

Представляю свою работу, хотелось бы услышать мнение о миниатюре. Что по вашему мнению получилось более удачно, какие слабые стороны.

С уважением, Татьяна.


Заговорённый.

Звонко и весело переливаются в студеном воздухе бубенцы резвой тройки, что мчит сани по бескрайнему белому полю. Грузный, широкоплечий мужчина, с пробивающейся на висках сединой, в тяжеленном овчинном тулупе, управляя упряжью лошадей, время от времени подбадривает зычным: "Гей! А ну, пошла!"
Рядом, прячась от холода под медвежьей шкурой, подремывал четырнадцатилетний подросток. Николашка - так звали его, рано осиротел и с малых лет был отдан в услужение дворянской семье. Полюбившийся в большом доме купца честностью и сообразительностью во всяком деле, он впервые сопровождал хозяина на рождественскую ярмарку продавать мясо.

Солнце давно ушло из зенита, небо заволокло тусклой дымкой, и мороз, крепчая в сгустившихся сумерках, обжигал кожу на ветру. Ехать было еще далеко, и они гнали лошадей, стараясь до глубокой темноты поспеть на ночлег, согреться, отдохнуть.
А ранним утром, засветло тронуться в путь.

На постоялый двор сани въезжали, когда в небе ярко светила окольцованная морозом луна. Заслышав голоса и ржание лошадей, на улицу вышел заспанный хозяин постоялого двора, неся перед собой лампу с зажжённой свечой внутри, внимательно оглядел приезжих. После короткого разговора, держатель гостиницы предложил гостям скромный ужин и горницу на втором этаже небольшого деревянного дома.

Николашке поручили завести лошадей в стойло, распрячь, протереть насухо и дать овса.
Возясь с лошадиной сбруей, он заметил странное поведение своего хозяина. Сняв с себя кушак, тот стал нашептывать что-то, держа его близко к губам, затем громко сказал: "Да будет так! Аминь!", перекрестился, положил его поверх товара, и, не оборачиваясь, ушел в дом. Сани остались стоять посреди двора.

Молодой помощник, справившись с поручением, тоже поспешил в тёплую избу. Наскоро поужинали ржаным хлебом с салом, запив доброй порцией горячего пива. Позволили и Николашке немного для сугрева.

- Степан Матвеич, а мясо-то как же? Сани, вон, на виду у всех.

- Не боись, Николка, - мужчина заговорщицки подмигнул парню, - не возьмут.
А ежели кто позарится, тому ног не унести. Давай спать, малец, вставать нам ужо скоро будет.

Окна отведенной комнаты как раз выходили во двор, и юноша, прежде чем улечься, глянул через окно на сани – стояли на месте, и кушак посредине. С тем и лег.

Николашку разбудил шум, громкие голоса, доносившиеся с лестницы. Степана Матвеича в горнице не было. Постояльцы, топоча и возмущаясь, сбегали вниз. Сонный, он нехотя натянул одежу, влез в тулуп и выглянул во двор...

А посреди двора, совершенно посиневший от холода, придавленный мешком с большущим окороком, трясся несчастный вор. Он не мог и шагу ступить, как занес за спину поклажу, так и остался стоять столбом, как вкопанный.
Ни закричать, ни груз сбросить. Околел бы, бедолага, не схватись Степан Матвеич по нужде малой.

Не до конца пробудившийся ото сна, съежившись на трескучем морозе, Николашка, пританцовывал и тёр заспанные глаза.
Вокруг саней толпится народ, а его хозяин, Степан Матвеич, хлопнул широкой ладонью по спине заиндивевшего вора, приняв у него мешок :

- А ну, пшел!

Тот упал бы, не подхвати его под руки. Кое-как отволокли несчастного в дом, налили горячего, укутали, - отогревать стали.

- Что ж ты, милок, - басом гремел купец, класть не клал, а брать берешь? А пошто?!

Бедняга и глаз поднять не мог, перепугался на смерть, в ноги бросился:

- Прости, барин, Христа ради, прости! Не брал никогда, клянусь! Бес попутал! Отпусти, барин, в церковь пойду, свечку... службу за здравие... Пусти, барин, не могу, огнем горит, спасу нету!

Стало так тихо, что даже шорох мог показаться шумом.

- Огонь, говоришь... А ну, подымись, - купец, потер руки и возложив на голову плачущему ворюге, прочитал "Отче наш" и добавил "прощаю тебя".

- Святый Боже! - воскликнул прощенный. - Верю!

Степан Матвеич еще что-то сказал ему, но только так, чтобы слышал только он один, тот послушно закивал головой и, не поднимая взора, поковылял восвояси.

Забрезжил неторопкий зимний рассвет, пора было и купцу с Николашкой выезжать.
Перед самым отъездом Степан Матвеич вновь снял свой кушак и отдал хозяину двора:

- Возьми, доброму человеку не жалко, авось сгодится.
***